Свинью подложили. Константин Рассомахин

родителях, подняла голову вверх, но никого не увидела в окне, зато в огромном белом облаке, выплывающем из-за крыши дома, отчетливо разглядела голову коня. Вот она, насмешка фортуны, подумала я про себя, хотелось непременно принца на лошади – пожалуйста, вот тебе затылок удаляющегося принца, а вот и белесая кобыла. Однако минутой спустя, рассудив здраво, я поняла, что лошадиная морда в небесах – это совсем не фарс и не издевка рока. Это сам Пегас, проникнутый глубиной моих страданий, примчался мне на подмогу. Придя домой, я, не переставая рыдать над своей горькой участью, разродилась первым в своей жизни стихотворением:

      Зачем довелось мне на свет появиться?

      Как видно затем, чтоб в Дениса влюбиться.

      Теперь я хочу лишь упасть и разбиться,

      Чтоб с лютой любовью своей распроститься.

      Быть может, тогда он ко мне возвратится

      И молча над гробом моим прослезится.

      Хочу, чтобы дождь надо мною закапал,

      И вместе с родными моими поплакал.

      Закончится дождь, на земле станет ясно,

      И все вдруг поймут: без меня жить прекрасно.

      Любите, встречайтесь, живите счастливо,

      А мне больше жизнь эта невыноСИМА.

      Шедевр! И в конце, выделенная крупными буквами подпись автора – мурашки по спине. После этого я еще долго считала себя поэтессой, пока случай не свел меня с настоящим стихотворцем.

      Жалобное пение суслика

      Внешне Эдуард идеально соответствовал моему представлению о принце. Светловолосый, худощавый, изящный, томный, ну, прямо герой из сказки Шарля Перро «Спящая красавица». К тому же, он первый сделал мне предложение, самым натуральным образом попросил моей руки, что привело меня в сильное замешательство. Случилось это после того, как я, окончив девятый класс, отправилась работать старшей вожатой в пионерский лагерь «Лесная сказка».

      Наше знакомство состоялось в клубе, на танцплощадке. Эдуард пел в составе вокально-инструментального ансамбля, приезжавшего к нам из соседнего села. Их группа каждый вечер устраивала дискотеки в нашем лагере. Однажды, заметив, что кто-то из пионеров на время медленного танца вырубил прожектора, я заскочила в клуб проследить за порядком и в случае чего наказать того, кто первый под руку подвернется. Свет горел только на сцене, где Эдуард исполнял грустную песню о любви:

      «Чем себя напрасно мучить,

      Я влюблюсь в другую лучше…»

      А тем временем расторопные пионеры, разбившись по парочкам, с детским трепетом прильнули друг к другу. Я поднялась на лестницу, соединяющую площадку с эстрадой, чтобы обозреть с высоты, на месте ли отрядные вожатые, бдят ли они за нравственностью вверенных им детей, как вдруг почувствовала, что Эдуард, отвернувшись от зала, жалобным больным сусликом смотрит в мою сторону. Я повернулась к нему, наши взгляды встретились, и он задрожавшим голосом обратился ко мне со вторым куплетом:

      «Словно плыл рекой широкой,

      Словно