И коей мерой меряете. Часть 2. Ангелина. Ирина Критская

и она пошла по миру на старости лет?

      Ангел покачал нимбом, задумавшись, и нимб тоже порозовел, став одного цвета с крыльями.

      – Я б дал… серый. Это же старушка, она теперь помрет с голоду.

      – А если бы ты ее деньги больному бедному бродяге с умирающим малышом на руках отдал, все, до копейки?

      Ангел недовольно отодвинулся, привстал, взмахнул крыльями, хотел взлететь, но Мастер Меры крепко ухватил его за белую шелковистую кисть и не отпускал.

      – Погоди!

      – Ну… С тобой тут не белым, черным станешь, хоть не слушай.

      – Я вот что еще думаю. У Добра мы меру придумали, у Зла. А любовь чем нам мерять? Она что? Добро или зло?

      Ангел остановился, цвет его нимба еще усилился, и розовое сияние окрасило молочные облака.

      – Ты про какую любовь? Я знаю только одну! К Нему…

      – Все равно. Ты мог бы ради этой своей любви убить? Только честно, не увиливай.

      – Ради любви к Нему я могу все!

      – И предать?

      – Ангелы не предают, ты зарапортовался, старик.

      – Ну все-таки…

      – Я же сказал, я могу все!

      – А в моей книге, на странице триста тысяч сто двадцать пятой написано… подожди…

      Старик привстал, и неуловимым движением что-то вытащил из кармана широких атласных панталон, подбросил вверх и залихватски дунул, скорее даже свистнул в сторону летящего предмета. Предмет еще в воздухе вдруг вздрогнул и раздулся, как мяч, вздрагивая и пырхая. На синюю твердь тяжело плюхнулась старая книга с засаленными страницами.

      – Вот, смотри. Триста тысяч сто двадцать пятая… «За предательство тех, кто тебя любил, за предательство тех, кто тебе верил, за предательство земли своих отцов, за предательство матери и отца» – ну тут много всякого еще предательства, – «всем, без всяческого исключения дается серый свинцовый шар, единожды и навсегда».

      – Знаешь что?

      Ангел сел, аккуратно свернул крылья и поманил старика. Когда тот опустился рядом, обнял его за плечи,

      – Нам с тобой думать не по чину. Мы с тобой солдаты Его. Написано, выполняй, сказано, делай. Думает пусть Сам. Смотри, там внизу, у них, какая заря. Любуйся.

      И на фоне разгорающегося зарева восходящего солнца еще долго были заметны две обнявшиеся фигуры. Одна – слегка сутулая, с грустно опущенным долу длинноватым носом, другая – статная, с волнистыми локонами и слегка подрагивающими пушистыми крыльями. Они сидели на краю тверди и задумчиво болтали ногами…

      ***

      – Ты, конечно, дура, Аля, но я рад, что так получилось. Ребенок еще неизвестно чей, а ты – та еще штучка. Я два года вкалывал, как шахтер в шахте, все для тебя, там у нас дом – полная чаша, а ты тут хвост налево.

      Виктор стоял перед дверью загса и говорил. Говорил нудно, долго, рубил краем ладони по стволу ни в чем не виноватого молодого клена, упиваясь своей речью. Геля почти не слушала, думала о своем, разглядывая небольшие облачка, быстро несущиеся по небу. Этот