И коей мерой меряете. Часть 2. Ангелина. Ирина Критская

вечера, набегавшись и наигравшись до одури с Иркой, она долго убирала с матерью огромную темную кухню, потом вычищали двухлетнюю грязь из Гелиной, теперь уже на двоих с дочкой, комнаты. Туда поставили кроватку, перетащив ее из крошечной комнатушки Анны. Потом мыли Ирку, отмачивая цыпки и ссадинки в теплой воде, нагретой в большом алюминиевом тазу. Смазав потрескавшиеся ножки сливочным маслом, Геля натянула на нее белоснежные носочки с вишенками, но увидев, как дочка радостно сиганула прямо в них на мураву, проскользив, как на коньках и плюхнувшись на попу, она плюнула и оставила Иркину красоту в покое.

      Часам к десяти, с трудом уложив разыгравшегося ребенка, все сели пить чай с медом, и долго сидели, наслаждаясь тишиной. Дед все гладил Гелю по руке, и слезинка из левого глаза, ставшая уже постоянной, катилась все чаще.

      Совсем стемнело. Анна дремала, поджав ноги прямо на лавке. Баба Пелагея подсела ближе,

      – Алюсь. Ты мать не слушай, сердце свое не неволь. Не можешь с Виктором, не ссильничай сама себя. Я свово мужика схоронила, а деда твово вон сколько ждала, ажник пять лет. Дед-то, Иван наш тады женатый был, не знаешь небось. Женка у него падучей болела, в день по три раза с пеной билася, а еще и сынок у их был, малэнький. Потом господь прибрал его. Да и у мэне был, в гражданскую сгинул. Тогда уж Иван со мной, как муж жил. Но женку не оставлял, заботился. Я ругалась сильно, глупа была, а вин ни шел со свого дому назовсим. Кормил ее, мыл, белье менял, а я одна куковала.

      Пелагея, как всегда, путалась, мешала слова..

      – Думала, не буду с ним, с Иваном жить-то, меня богатый из Карая высватал, я знаешь – справна была, товстА, с две тебя может. Он дом за меня отдать норовил целый, да уперлась я, як коза. Все ждала. А Иван пришел, когда женка померла, поясной поклон отвесил, прости, говорит. Но не мог по-дрУгому, простила я его, чего уж там. Приняла, он домовитый, столярничал, вона как сейчас. Печку мне переклал, мебель сделал нову. Да и любовь у нас, детка, как свечка горела, ровная. яркая. Там и детки. Бог дал, хорошо жили, все было. И голод и война, а дружечка дружечку за руки держали крепко, не оторвать.

      Из дома выглянул дед, зевнул, перекрестился:

      – Ты, Поля, долго кулюкать будешь еще, в хату давай, ночевать уж пора. Али корову я выгонять буду, девка?

      Пелагея вытерла рот краем платка, встала.

      – Вот и ты, детка золотая. Жизнь длинная, пока всю перейдешь, ноженьки стопчешь. Так со своим-то, рОдым идти сподручнее. Жди его. Сколько бог велел.

      Откуда-то из глубин своего темного, необъятного платья бабка вытащила скомканный платочек, покопалась, достала крестик.

      – Я у тебя цЕпочку видела. Вот и надень на нее. То твой, святой крестик, крестильный. Бросили тады, Евдоха с мамкой, нехристи. Да божью матерь молИ, она наставит. И Господу поклонись нашему, не надломишься. Проси, девонька, наладится все.

      Бабка перекрестила Гелю широко, порывисто, размашисто и пошла в дом. Геля завернула крестик в платочек и, неожиданно для себя, поднесла к губам…

      …

      – Ирка,