Я жду вас потом. Сергей Соколкин

он вёл журналистское расследование о поступлении оружия в Москву – и, судя по всему, перешёл дорогу оружейной мафии).

      О чём грезит узник в заточении? О любви. О той самой любви, в которой он сомневался, пребывая на воле…

      Протяни мне —

      в прощаньи застывшие – руки.

      Я вернусь! Я тебя никому не отдам!

      Я ворвусь к тебе ночью,

      как воин ликуя,

      упаду пред тобою в священном бреду.

      И губами, забывшими вкус поцелуя,

      как к колодцу, к любимым устам припаду.

 («Дорогая, как там ты за мукой-разлукой…»).

      И снова этот вектор – напролом, сквозь стены и решётки, сквозь железо и камень. За словом Сергея Соколкина я вижу жест – нет, я вижу удары окровавленных и истерзанных дланей Святогора – о проклятую дубовую крышку. Я слышу хриплый стон Святогора.

      Сейчас сочиняется чересчур много бестрепетно-профессиональных, хладно-неуязвимых стихотворений. Поэзию Сергея Соколкина я никак не могу назвать «неуязвимой»; каждая строка Соколкина останавливает, обращает на себя внимание, ранит, саднит, обескураживает, раздражает или влюбляет. Поэзия Сергея Соколкина – не бестрепетна. Она – живая. Подлинная. Настоящая.

Кирилл Анкудинов

      Ожидание первое

      Вне русских слов на русском языке

      Масленица

      Кто на Руси не любит шумной казни,

      веселой разудалой русской казни —

      с блинами и икрой кроваво-красной

      и водкой серебристо-ледяной?!

      Гуляй, честной народ, сегодня праздник,

      гуляй, братва, и пей за сырный праздник.

      Царь-батюшка не любит трезво-праздных,

      царь-батюшка сегодня сам такой…

      Попеть бы, погулять бы, побухать бы

      и с каждой спелой бабой справить свадьбу.

      Под утро свадьбу, ночью снова свадьбу.

      Че рот раззявил, наливай полней!

      Кто кровь не любит погонять по венам,

      севрюжину и с хреном и без хрена,

      язык русалки к яйцам или к хрену!

      Ух, расплодилось по весне блядей…

      Как весело, легко снежинки кружат,

      румяных мягких баб головки кружат.

      Из сочных девок груди прут наружу

      и набухают солнцем и весной.

      И парни, затянув себя потуже,

      друг дружку лупят искренне по рожам,

      по красным мокрым и счастливым рожам.

      Дудят рожки и громыхают трубы,

      и чарочки братаются друг с другом.

      Лихой купец целует девок в губы

      и самым сочным дарит соболя.

      И казнокрад монаху дует в уши

      и нищим пятаки бросает в лужи.

      Ведь завтра он уже царю не нужен,

      башка его не стоит и рубля…

      И вот везут по кочкам и ухабам

      большую разухабистую бабу,

      соломенную фифу, дуру-бабу.

      Не баба – смерть уселась на санях.

      Ее когтит медведь, она и рада.

      Цепной шатун-медведь. И нет с ним сладу.

      Он мясо жрет, пьет водку с шоколадом.

      И пиво пенно плещется в бадьях.

      Вокруг