Лаборатория бога. Наталья Берген

левитации отвлек стук калитки. Опять она. Эта въедливая грымза, лучшая подруга жены по совместительству. Изабелла обычно приходила вечером, когда я сливался, чтобы побродить в одиночестве по окрестностям. В этот раз тяжелый взгляд Беллы, словно припечатывающий твою голову к плахе за все былые и несуществующие грешки, уперся в меня. Я знал, выйду – и она цокнет языком, многозначительно посмотрит на жену. «Что-то он сегодня… подозрительный. Куды пошел?»

      Рита наверняка растеряется. Сначала жена решит меня защищать, но под этим взглядом, заболоченным жадностью сплетен, выложит все: расскажет о ссорах, моих поздних приходах, глупых мелочах. Рита разгорячится, ее щеки тронет румянец и она расскажет, что я сжег омлет в среду, витая в мыслях, писал весь день в субботу вместо того, чтобы поддержать ее идею пикника с друзьями, да и вообще, ее мама считает меня хроническим интровертом, а быть замкнутым – плохо.

      «Мама говорит, человек, закрытый в себе, с большей вероятностью окажется маньяком или извращенцем. Они тащат к себе всякую фигню, коллекционируют крышечки от кока-колы, а в один прекрасный день оказывается, что у них еще и отпадная коллекция скелетов в шкафу. Никто не знает, что у них в голове, к тому же они люди сложные, а быть сложным плохо».

      Иногда кажется, что нелюбовь к людям замкнутым прочно въелась в человеческую культуру, но дело тут не только в моей замкнутости. Сначала мать, а потом подруга вбивали Рите в голову день за днем, что я не такой – подозрительный, слишком самоуглубленный.

      Из кухни на улицу выливались теплый аромат жареного хлеба и горькие придушенные голоса. Я шел к калитке и вспоминал. Я сказал Рите, что выбросил коробку, после того как она первый раз застала меня размышляющим над ней. Сначала она сказала весело-задорно: «Что у тебя там?» Постепенно ее взгляд потух и наполнился противным шумом раздражения. «Но это странно…» – кажется, сказала она. А когда увидела фотографии моей бывшей, сережки, газетные вырезки и даже – о боже! – нечто, похожее на зуб и нечто, напоминающее клок волос, совсем сбрендила. «Это же ненормально, это нелепо!» Спасибо, что не назвала маньяком. Тогда она ворвалась на запретную территорию: нагло, не извинившись, обвинив во всем меня. Я ударил ее. А потом поклялся выбросить коробку. Все из чувства вины.

      Когда мы засыпали той же ночью, и место удара уже не выделялось так громко на фоне нежной Ритиной кожи, я пожалел, что поспешил с обещанием. Я должен был извиниться перед Ритой. Но коробку выбрасывать не стоило. Я отнес ее в пустующий дом недавно умершего отца, а через некоторое время, когда Рита, казалось, перестала подозревать меня в «странном занятии», принес обратно.

      Без коробки я был не я.

      ***

      В доме остатки обоев висели клочьями. В темноте некоторые из них напоминали сломанные крылья птицы. Другие полощущееся на ветерке белье, пойманное снимком. Пустой и поруганный дом. Пыльный. Пыль как прошлое: не хочешь вдыхать, но никуда не денешься.