Лаборатория бога. Наталья Берген

что же, попробую говорить с тобой на твоем языке, – холодный аметист полетел на одеяло, сочно выделяясь на фоне кремового. – Ты словно коллекционер. Про них сняли много странных фильмов. А я – одна бусинка на бусах твоей жизни. Прошлое, факты, что ты любишь коллекционировать в блокнотах, и твое творчество – другие бусины, и все они в одном ряду не только со мной, но и со всем настоящим. С пикниками, посиделками, поездками, разговорами по душам, ужинами и всей красотой.

      На время я потерял дар речи. Обычно мы с Ритой дополняли друг друга, а наши разные языки привносили в жизнь другого недостающую мелодику. Теперь жена переходила черту.

      – Почему именно те фильмы странные? – уцепился я за неясность в речи. Сейчас ухвачусь за петельку и расплету всю эту красоту, нагромождение невнятных аргументов человека, который пытается говорить не на своем языке.

      – Прости. Никак не могу забыть… ту коробку на чердаке…

      – Запретная тема, – процедил я сквозь зубы. – Будешь нарушать обещание?

      – А ты не нарушал обещание?

      Сейчас Рита не просто нарушала границу, она прорвалась через нее, торжественно стуча в барабан. Против лома нет приема. Или все-таки есть?

      – Ну хорошо… Я обещаю меньше вариться в мыслях и больше жить простыми радостями. А ты в свою очередь не напоминай о чердаке.

      Кажется, жена не ожидала такой сговорчивости. Какая-то минута, и ее черты смягчились, разгладились противоречия. Бусы были подняты нежным, но быстрым движением и отправлены в шкатулку.

      Рита больше ничего не сказала. Легла и завернулась в одеяло, словно в кокон.

      ***

      Я смахнул тряпкой пыль с картонной коробки, поставил ее на груду ящиков и воровато поглядел в окно. Маленькое, засаленное, оно выходило в сад, где весело развалилось лето, словно праздный человек в кресле-качалке. Рита согнулась над кустом гортензии – срезала отцветшие хрустящие облачка. С утра она вела себя как ни в чем ни бывало. Почти. Не было привычного для Риты состояния порхания, мысленной левитации. Рита получала удовольствие от отдыха на природе, работы в саду, веселого щебетанья в компании, чашки чая со сладостями. Как правило, она ничего не усложняла. Но ее легкость не была самодостаточной. Жена всегда отчаянно нуждалась в соучастниках, активных советчиках – тех, кто поддержит начинание, подтвердит, что занятие стоит того, чтобы убить на него день. Именно поэтому, я полагал, она водилась с этой болтливой стервозой Изабеллой и внимала наглючей матери. Жена металась между миром простых удовольствий, важных самих по себе и реальностью ветреного одобрения. И это меня частенько до пунктика раздражало.

      На чердаке валялся всякий хлам. Рита предлагала устроить тут мансарду, но я наотрез отказался. Здесь все должно было быть именно таким: я не хотел превращать эту комнату в уютный вылизанный закуток с отполированной древесиной и мертвым светом ламп. Я видел чердак лохматым зализывающим свои раны зверем.

      Под ногами скрипнула половица. Мои руки убрали из коробки