Код Онегина. Брэйн Даун

не помнил Харламова, он хоккеем вообще не интересовался, футболом только. А Лева сказал, что помнит.

      – Но почему бы он умер?! – спросил Лева.

      – Говорю же: разбился на машине, в аэропорт едучи, – неужто не помните?! – Похоже, старуха напрочь забыла, о чем у них до этого шла беседа. – Несравненный, божественный… До сих пор под семнадцатым нумеров в ЦСКА никто не играет…

      – Я про Пушкина, Анна Федотовна, – сказал Лева. – С чего б он умер? Ведь – премия, дача, фотомодель… Что – от зависти к Акунину?

      – Ах, Пушкин. . Ну, Пушкин. . Слишком уж он стал быстро и страшно умнеть, лет этак после тридцати – тридцати трех. . Вы его поздние-то вещи почитайте. . Все тогда говорили – исписался. Ругали. А он просто поумнел. А до чего б он к сорока пяти додумался? Нельзя быть таким умным. Либо задушат, либо сам задохнешься.

      – Умный, прямо как твой хомяк, – сказал Саша Леве. Саша чувствовал, что такое сравнение не было для Пушкина оскорбительно, ведь хомяк был не просто хомяк, а – Левино все. Лева кивнул благосклонно, но проворчал, принимая из рук старухи сковороду с котлетами:

      – Все это отвлеченные рассуждения… Вы извините, Анна Федотовна, но я никогда не поверю, что комитет за нами гоняется из-за того, что Пушкин когда-то что-то написал против царя, и теперь эту аллегорию можно истолковать против другого человека. К тому же мы вовсе не уверены, что это Пушкин. Гораздо вероятней, что это фальшивка.

      Но упрямая старуха продолжала гнуть свое: Пушкин ли, другой ли поэт, но он написал что-то эдакое свободолюбивое, и самодержавная власть боится разящей силы слова. Ей, видно, казалось, что она все еще при Советах живет. Вернуть ее к действительности было совершенно невозможно.

      – Вы дворянка, да? – спросил ее Саша. – Из бывших? – Нет, – ответила Нарумова. – Я из настоящих.

      Я в партии с января сорок второго.

      – В какой партии?!

      – А у нас что, в сорок втором было много партий? – Вы – и партия… Как-то не вяжется, – сказал Лева. – Почему вы это сделали?

      – Да как-то так, сама не знаю. . Она кокетливым движением поправила шаль, спадающую с плеча. – Мы в окружение попали… Назло немцам, наверное…

      – А он бы в какой партии сейчас был? – спросил Саша.

      – Ох, – сказала Нарумова, – от него всего можно ожидать. Уж он такой. Он и к Жириновскому мог.

      – Не мог! – гневно сказал Лева. – Не мог! Вы, Анна Федотовна, вздор говорите!

      – Не ссорьтесь, – сказал Саша. Но ему приятно было, что Лева тоже обижается за Пушкина, а не только он один.

      – А в девяносто девятом я опять в коммунисты записалась, – похвасталась старуха.

      – Ну, Анна Федотовна… Тоже назло?

      – Бес попутал, наверное… – Старуха махнула рукой. Движение было плавное, и бахромчатая шаль взметнулась, словно крыло большой птицы. – Скучно. А так хоть на собрания хожу. Кому мы нужны, такое старье? Лизанька так редко… Она занята.

      – Так у вас нет никого родных, кроме Лизаветы Ивановны?

      Старуха слабо качнула головой, как человек, которому не хочется отвечать