Код Онегина. Брэйн Даун

И как это он ее взял обратно? Кто ж ему ее отдал?

      – А вы, Сашенька, почитайте…

      – А он эту Анджелу написал до тридцать седьмого или после?

      – Какого тридцать седьмого, Сашенька? Он до тридцать седьмого едва дожил. В самом начале года помер.

      – Ну да, ну да, я знаю, конечно. . Это вы меня спутали своим Мандельштамом и другими репрессиями. Я хотел сказать – до или после тридцатого? То есть до или после «Онегина»?

      – После… Между прочим, среди его неоконченных вещей есть одна – «Повесть о римской жизни», – там он собирался писать об одном римском литераторе, Петронии. . Этого Петрония Нерон сперва обласкал и ко двору приблизил, а потом – погубил. Это он в последний год жизни хотел писать… Так я сделаю омлет. И котлетки разогрею.

      – Ну, а перед смертью-то! – возопил Лева.

      – Что такое?

      – Записку его поганую чуть не целовал… «Весь бы его был»… Тьфу!

      – Левочка, а вы представьте: вот лежите вы, помираете. . Жена в долгах как в шелках – а долги-то вы наделали, в карты играючи, – детишек куча… И вдруг приносят телеграмму от президента: так, мол, и так, спи спокойно, дорогой товарищ, ни о чем не беспокойся, долги уплачу, семью обеспечу. .

      – Я бы такого все равно не сказал.

      – Левочка, вы не понимаете, что такое для него и для всех тогда был – царь. Это вам не кот чихнул. Это же помазанник божий.

      – Вот потому, – сказал Лева, торжествующе поднимая палец, – ваше сравнение и некорректно.

      – Заплатил долги – это хорошо, – сказал Саша. – Почему б и не поблагодарить?

      – А знаете, как Николай на смерть Лермонтова отреагировал?

      – А Лермонтов-то здесь при чем?!

      – Как узнал – своим за чаем и говорит: «Собаке – собачья смерть!» И тут же вышел обратно в церковь – там посторонние были – и: «Ах, господа, какое горе: тот, кто мог бы нам заменить Пушкина, – убит…» И прослезился. Прямо как на Собчаковых похоронах.

      – А долги Лермонтова заплатил?

      – Щас…

      – А у Лермонтова не было долгов…

      Саша нич-чего не понимал. Он потряс головой, проговорил вздыхая:

      – Зачем они такое пишут…

      – Они?

      – Ну вот эти все поэты. Пушкин, Герцен, Мандельштам. Они пишут, а потом за их писанину других людей сажают и расстреливают. Какие-то они безответственные.

      – Лучше бы помалкивали?

      – Может, и лучше.

      – И верно:

      К чему стадам дары свободы?

      – Зря вы меня оскорбляете, Анна Федотовна. Я не баран и не овца. Я просто хочу жить спокойно.

      – А на выборы вы ходите?

      – При чем тут выборы! – взвыл Саша. – Я налоги плачу! Мы детскому дому купили компьютеры!

      – Резать или стричь… – хихикнул Лева и запустил ложечку прямо в банку с вареньем. – Тише, тише, не надо ссориться… Вот вы говорите, Анна Федотовна, он разочаровался в Николае. А я думаю…

      Но тут уж Саша потерял терпение и, перебив Леву, спросил у старухи:

      – Анна Федотовна, а где б он, как думаете, сейчас был? Сидел?

      – Ну что вы! Жил бы, как все. Хорошими тиражами б издавался – с Акуниным,