Глазарий языка. Энциклопедия русского языка, меняющая представление о справочной литературе. Сергей Монахов

перед нами картину передачи смыслов, связанных с темой плоти, в «Идиоте». В этом романе, пишет она, «значение „конь, лошадь“ – „тело, плоть“ прочитывается ясно и отчетливо». Крик осла, пробудивший к жизни Мышкина в Швейцарии, символизирует его вхождение в мир плотского человека, где кони, как оказывается, повсюду: Конев (Василий Васильевич, «отписавший» Рогожину о смерти родителя), шесть княжон Белоконских и княгиня Белоконская из рассказа генерала Иволгина, реальная «старуха Белоконская», Настасья Филипповна («Филипп» по-гречески – «любитель лошадей»), Ипполит (по-гречески «распрягающий коней») и т. д. и т. п.

      Таким образом, – возвращаясь к рисунку, – перед нами предостережение и наставление: как плохо управляемый конь сбросит всадника, так и тело погубит душу, если не держать его в узде и позволять ему слишком много. Впрочем, все это в большей степени касается монахов и подвижников. Нам же, мирянам, все равно: яждь, пий, веселися. Пока конь твой еще хоть как-то передвигает ноги.

      День 2

Достоевский и деньги: выбранные места из переписки с друзьями

      «Милый друг Миша, не отвечал на твое письмо (от 14-го), ожидая, пока придут деньги, а получил я их только вчера, 19-го. За деньги очень благодарю; слишком уж надобилось. Пишешь, что через неделю пришлешь еще столько же (то есть 100). Сделай одолжение, пришли. Эти присланные сто рублей только на затычки пошли. Слишком, слишком надобно. Да еще прибавляешь, что и после этих вторых ста рублей, если понадобится, вышлешь еще сто рублей; понадобится, голубчик, понадобится, слишком понадобится. И потому усиленно прошу тебя, вышли и те (третьи) сто рублей».

      «Многоуважаемый Иван Сергеевич, П.В. Анненков передал мне еще неделю тому назад, чтоб я выслал Вам братнин долг за «Призраки», триста рублей. Об этом долге я и понятия не имел. Вероятно, брат мне говорил о нем тогда же, но так как память у меня очень слабая, то я, разумеется, забыл; да и прямо это меня тогда не касалось. И жаль мне очень, что я не знал об этом долге еще летом: тогда у меня было много денег, и я наверно тотчас бы Вам, без Вашего требования, его выслал».

      «Гончаров все мне говорил о Тургеневе, так что я, хоть и откладывал заходить к Тургеневу, решился наконец ему сделать визит. Я пошел утром в 12 часов и застал его за завтраком. Откровенно Вам скажу: я и прежде не любил этого человека лично. Сквернее всего то, что я еще с 67 года, с Wisbaden’a, должен ему 50 талеров (и не отдал до сих пор!) Не люблю тоже его аристократически-фарсерское объятие, с которым он лезет целоваться, но подставляет вам свою щеку. Генеральство ужасное: а главное, его книга «Дым» меня раздражила».

      «Добрейший, незабвенный друг мой Степан Дмитриевич, если Вы уже в Москве и, следственно, не нашли на своем столе моего письма, не судите меня поспешно, не обвиняйте. Письмо Ваше со 100 рублями я получил уже более двух недель назад, и если я не отвечал Вам до сих пор, то не по лености или безразличию, но только вследствие моей мучительной теперешней ситуации. Вы понимаете, когда в душе мрак, тяжко обращаться