Поднятая целина. Михаил Шолохов

градом – сыпалось:

      – То-то артельно вы нажили!

      – Вшей одних трактором не подавишь!

      – Сердце тебе кулаки запекли!

      – Лизни его!

      – Твоей головой бы подсолнух молотить!

      Очередное слово выпросил маломощный середняк Николай Люшня.

      – Ты без прениев. Тут дело ясное, – предупредил его Нагульнов.

      – То есть как же? А может, я именно возопреть желаю? Или мне нельзя супротив твоего мления гутарить? Я так скажу: колхоз – дело это добровольное, хочешь – иди, хочешь – со стороны гляди. Так вот мы хотим со стороны поглядеть.

      – Кто это «мы»? – спросил Давыдов.

      – Хлеборобы то есть.

      – Ты за себя, папаша, говори. У всякого язык не купленный, скажет.

      – Могу и за себя. То есть за себя даже и гутарю. Я хочу поглядеть, какая она в колхозе, жизня, взыграет. Ежели хорошая – впишусь, а нет – так чего же я туда полезу? Ить это рыба глупая, лезет в вентеря…

      – Правильно!

      – Погодим вступать!

      – Нехай спробуют другие новую жизнь!

      – Лезь áмором![15] Чего ее пробовать, девка она, что ли?

      – Слово предоставляется Ахваткину. Говори.

      – Я про себя, дорогие гражданы, скажу: вот мы с родным братом, с Петром, жили вместе. Ить не ужились! То бабы промеж себя заведутся, водой не разольешь, за виски растягивали, то мы с Петром не заладим. А тут весь хутор хотят в мала-кучу свалить! Да тут неразбери-поймешь получится. Как в степь выедем пахать, беспременно драка. Иван моих быков перегнал, а я его коней недоглядел… Тут надо милиции жить безысходно. У каждого полон рот юшки будет. Один больше сработает, другой меньше. Работа наша разная, это не возля станка на заводе стоять. Там отдежурил восемь часов – и тростку в зубы, пошел…

      – Ты на заводе был когда-нибудь?

      – Я, товарищ Давыдов, не был, а знаю.

      – Ничего ты не знаешь о рабочем! А если не был, не видел, чего же ты трепешь языком! Кулацкие разговоры насчет рабочего с тросточкой!

      – Ну, хучь и без тросточки: отработал – иди. А у нас, ишо темно – встаешь, пашешь. До ночи сорок потов с тебя сойдут, на ногах кровяные волдыри с куриное яйцо, а ночью быков паси, не спи: не нажрется бык – не потянет плуг. Я буду стараться в колхозе, а другой, вот как наш Колыба, будет на борозде спать. Хоть и говорит Советская власть, что лодырей из бедноты нету, что это кулаки выдумали, но это неправда. Колыба всю жизню на пече лежал. Весь хутор знает, как он одну зиму на пече так-то спасался, ноги к двери протянул. К утру ноги у него инеем оделись, а бок на кирпичине сжег. Значится, человек до того обленился, что с печки и по надобности до ветру встать не могет. Как я с таким буду работать? Не подписуюсь на колхоз.

      – Слово предоставляется Кондрату Майданникову. Говори.

      Из задних рядов долго пробирался к сцене невысокий, в сером зипуне, казак. Выцветший шишак буденновки

15

Амором – быстро.