Поднятая целина. Михаил Шолохов

Андрей услышал из сеней девичьи причитания, крик хозяйки и урезонивающий голос Игнатенка. Андрей распахнул дверь:

      – В чем тут у вас?

      Опухшая от слез курносая хозяйская дочь ревела белугой, прислонясь к двери. Возле нее металась и кудахтала мать, а Игнатенок, весь красный, смущенно улыбаясь, тянул девку за подол.

      – Ты чего тут?! – Андрей, не разобрав, в чем дело, задохнулся от гнева, с силой толкнул Игнатенка. Тот упал на спину, задрав длинные ноги в валяных опорках. – Тут кругом политика! Наступление на врага, а ты девок по углам лапаешь?! А под суд за…

      – Да ты постой, погоди! – Игнатенок испуганно вскочил с пола. – На кой она мне… снилась! Лапать ее! Ты погляди, она на себя девятую юбку натягивает! Я не допущаю к тому, а ты – пихаться…

      Тут только Андрей доглядел, что девка, под шумок вытащившая из горницы узел с нарядами, и в самом деле уже успела натянуть на себя ворох шерстяных платьев. Она, забившись в угол, одергивала подол, странно неповоротливая, кургузая от множества стеснявших движения одежин. Андрею стали противны и жалки ее мокрые, красные, как у кролика, глаза. Он хлопнул дверью, сказал Игнатенку:

      – Не моги ее телешить! Что успела одеть – черт с ней, а узел забери.

      Опись находившегося в доме имущества подходила к концу.

      – Ключи от амбара, – потребовал Андрей.

      Фрол, черный, как обугленный пень, махнул рукой:

      – Нету ключей!

      – Иди ломай, – приказал Андрей Демиду.

      Тот направился к амбару, по пути выдернув из арбы шкворень.

      Пятифунтовый замок-гирю с трудом одолели топором.

      – Ты притолоку-то не руби! Наш теперя амбар, ты по-хозяйски. Легше! Легше! – советовал сопевшему Молчуну Демка.

      Начали перемерять хлеб.

      – Может, его зараз и подсеем? Вон в сусеке грохот[13] лежит, – предложил опьяневший от радости Игнатенок.

      Его высмеяли и долго еще шутили, насыпая в меры тяжеловесную пшеницу.

      – Тут ишо можно на хлебозаготовку пудов двести ссыпать, – по колено бродя в зерне, говорил Демка Ушаков. Он кидал пшеницу лопатой к выгребу закрома, хватал ее рукой, цедил сквозь пальцы.

      – По пульке дюже должна заважить.

      – Куда там! Червонного золота пашеница, только, видать, в земле была: видишь, тронутая.

      Аркашка Менок и еще один парень из группы хозяйничали на базу. Аркашка поглаживал русую бороду, указывал на бычий помет с торчавшими из него непереваренными зернами кукурузы:

      – Как же им не работать? Хлеб чистый едят, а у нас в товариществе и сенца в натруску.

      Из амбара неслись оживленные голоса, хохот, пахучая хлебная пыль, иногда крепко присоленное слово… Андрей вернулся в дом. Хозяйка с дочерью собрали в мешок чугуны и посуду. Фрол, по-покойницки скрестив на груди пальцы, лежал на лавке уже в одних чулках. Присмиревший Тимофей взглянул ненавидяще, отвернулся к окну.

      В горнице Андрей

13

Грохот – большое решето.