Поднятая целина. Михаил Шолохов

и себе и другим головы морочите, зараз скажу.

      – Сыпь им, сукиным котам, Кондрат! – в восторге заорал Любишкин.

      – И всыплю, нехай почухаются! Через то вы против колхоза, что за своей коровой да за своим скворешником-двором белого света не видите. Хоть сопливое, да мое. Вас ВКП пихает на новую жизнь, а вы как слепой телок: его к корове под сиську ведут, а он и ногами брыкается, и головой мотает. А телку сиську не сосать – на белом свете не жить! Вот и всё. Я нынче же сяду заявление в колхоз писать и других к этому призываю. А кто не хочет – нехай и другим не мешает.

      Размётнов встал:

      – Тут дело ясное, граждане! Лампы у нас тухнут, и время позднее. Подымайте руки, кто за колхоз. Одни хозяева дворов подымают.

      Из двухсот семнадцати присутствовавших домохозяев руки подняли только шестьдесят семь.

      – Кто против?

      Ни одной руки не поднялось.

      – Не хотите записываться в колхоз? – спросил Давыдов. – Значит, верно товарищ Майданников говорил?

      – Не жа-ла-ем! – гундосый бабий голос.

      – Нам твой Майданников не указ!

      – Отцы-деды жили…

      – Ты нас не силуй!

      И когда уже замолкли выкрики, из задних рядов, из темноты, озаряемой вспышками цигарок, чей-то запоздалый, пронзенный злостью голос:

      – Нас нечего загонять дуриком! Тебе Титок раз кровь пустил, и ишо можно…

      Будто плетью Давыдова хлестнули. Он в страшной тишине с минуту стоял молча, бледнея, полураскрыв щербатый рот, потом хрипло крикнул:

      – Ты! Вражеский голос! Мне мало крови пустили! Я еще доживу до той поры, пока таких, как ты, всех угробим. Но, если понадобится, я за партию… я за свою партию, за дело рабочих всю кровь отдам! Слышишь, ты, кулацкая гадина? Всю, до последней капли!

      – Кто это шумнул? – Нагульнов выпрямился.

      Размётнов соскочил со сцены. В задних рядах хрястнула лавка, толпа человек в двадцать с шумом вышла в коридор. Стали подниматься и в середине. Хрупнуло, звякнуло стекло: кто-то выдавил оконный глазок. В пробоину хлынул свежий ветер, смерчем закружился белый пар.

      – Это, никак, Тимошка шумнул! Фрола Рваного…

      – Выселить их из хутора!

      – Нет, это Акимка! Тут с Тубянского есть казаки.

      – Смутители, язви их в жилу. Выгнать!..

      Далеко за полночь кончилось собрание. Говорили и за колхоз и против до хрипоты, до помрачения в глазах. Кое-где и даже возле сцены противники сходились и брали один другого за грудки, доказывая свою правоту. На Кондрате Майданникове родной кум его и сосед порвал до пупка рубаху. Дело чуть не дошло до рукопашной. Демка Ушаков уже было кинулся на подмогу Кондрату, прыгая через лавки, через головы сидевших, но кумовьев развел Давыдов. И Демка же первый съязвил насчет Майданникова:

      – А ну, Кондрат, прикинь мозгой, сколько часов пахать тебе за порватую рубаху?

      – Посчитай ты, сколько у твоей бабы…

      – Но-но! Я за такие шутки с собрания