Память. Елена Крюкова

дура, – а хотела как!.. —

      Никогда не разменивать разменный пятак;

      Отрезать от пирога, чтоб не убывало;

      Нагло врать в лицо, чтоб свою шкуру сберечь,

      И так исковеркать грубую, горькую речь,

      Чтоб обсасывали косточки, грызли сладко, вопили:

      «Вкусно!… Дай еще!.. мало!..»

      Ах, дура, – бежала голяком!

      Ах, Федура, – не умела тишком:

      Все гром, да слом, да ор, да вор, да крик истошный!

      Вот и слышно было мя издалека

      Вот и знали все мя – от холопа до князька:

      Смех заливистый, посвист скоморошный!

      А и в Царских невестах ходила небось!..

      А и в Царских дочерях походить довелось!..

      А мне все у виска пальцем крутили:

      Что ты, девка, они ж подохли все давно…

      Что ты, кляча, в том лесочке темно,

      Ни часовни, ни креста на той могиле!..

      Все Царское у тебя – и зипун, и тулуп.

      Все Царское у тебя – и изгиб ярких губ,

      И синь очей из-под век,

           и на плечах алмазный снег,

                и ожерелье вьюги.

      Вся жизнь твоя Царская – в огне и в беде.

      И ты, Царица, в небе летишь, на Страшном Суде,

      И сосцы твои – звезды, и руки твои – звездные дуги.

      И глаза твои, Царица, – один Сириус, другой Марс:

      Они жестоко и страшно глядят на нас,

      И ладони твои, Царица, – звездные лики:

      Они обернуты к нам, и пальцы подъяты, как власа, —

      Живи, Царица, еще час, еще полчаса,

      А там – душа пусть выйдет в звездном крике.

      И раскатится крик над ночной тайгой – Страшный Суд!

      И ты упадешь с небес, Царица! И тебя унесут,

      Увезут на телеге с зеленого льда расстрела:

      Ах, была ты дура из дур, что орала так —

      Вот молчанье навек, вот на глаза пятак,

      И это длинное, худое, животастое, ребрастое,

      старое, Царское, детское, нищее тело.

      А и где душа?.. А и нету души.

      Тихо из мира уходи. Звезду туши.

      РЫНОК. ДИТЯ

      Я – ребенок. Ночами мне снится

      елка в точках тигриных зрачков.

      Я тащу за собой рукавицы —

      двух привязанных белых щенков.

      Я сижу на коленях у мамы,

      как большой золотой самовар!

      И гулять направляюсь упрямо

      не во двор, а на зимний базар.

      Стружки белые пахнут цветами.

      Огурец толстокожий горчит.

      Черной лапою звезды хватая,

      над торговками елка торчит.

      Льется медленной медью из крынки

      желтый мед на морозе густом.

      Чем-то доверху полны корзинки

      и прикрыты капустным листом.

      Сыплют красные грубые пальцы

      на прилавок седой из мешка

      деревянных медведей и зайцев,

      словно ягоды из туеска.

      Я мечтаю о зайце дубовом.

      Я цветочного меда хочу.

      Денег нет. Я серебряным словом

      и отчаяньем детским