Имя отчее… Избранное. Виктор Koрсуков

ручейками течёт кровь и сразу же размывается дождем. По всей кисти и под рукав. Я взял друга под руки и потащил к тягачу.

      – Только руку не трогай. Правую, – тихо говорит он и тяжелеет.

      Когда я перевязал ему голову и уложил на заднее сиденье, подъехал Рахим. Испуганный и бледный, влез он в кабину.

      – Ты что, паскудник, – срываюсь я, – замок не зашплинтовал? Ты что делаешь, а?

      Рахим тоже кричит и замахивается на меня кулаком.

      – Не ори! Зашплинтовано все. Фаркоп вырвало, – он ругается по-узбекски и опять переходит на русский, – с мясом вырвало.

      Фаркоп и вправду вырвало. Я все понял. Рахим не виноват, но раздражение не проходит.

      – Бери Валерку и пулей в больницу. Рядом кишлак, доскочишь быстро. А я твой дизель потащу потихоньку. Понял?

      – Понял. Давай. И не ори больше, а то «паскудник»…,Охмок!

      Через неделю я возвращаюсь в город, иду на базар, покупаю вареную кукурузу, громадные «караванские» яблоки и еду в больницу. Валерке уже разрешили вставать, и он, прихрамывая, выходит на улицу. Рука в гипсе, и на голове белая шапка повязки.

      – Привет! – машет он здоровой рукой и показывает на полные сетки. – Какой ты, а! Боишься, что похудею? Раны не зарастут? Ладно, давай кукурузу.

      Мы начинаем обрабатывать соленые золотые початки.

      – Слушай, – говорю я, – у тебя не будет дырки в голове? Как у Махмуда? Вы бы в паре красиво смотрелись. С гранатами-то. Ты в атаке, он – в обороне. Разгуляетесь, блин.

      Валерка вдруг перестает жевать, швыряет в урну початок и долго смотрит в землю.

      – Умер Махмуд, – говорит он. Я не понимаю и, наверно, очень преглупо улыбаюсь.

      – Как это?

      – Вот так, – вспыльчиво вскидывает руку Валерка. – Как помирают? Не знаешь?! – и успокоившись, тихо рассказывает.

      – В пятницу еще. В соседней палате лежал. А дырка у него в голове от того, что он мост взрывал. Он, ведь, и вправду воевал. А мы, кретины, бутылки заставляли швырять. Скоты…

      Валерка со злостью плюнул себе под ноги.

      – Все просто, старик. Для того чтобы взорвать этот дурацкий мост и остаться в живых, выдавался бикфордов шнур нужной длины. А чем он длиннее, тем легче его заметить, когда он горит. Махмуд сделал просто: укоротил. До половины. Потом отплыть успел. Дальше – то. Вот так. Вот тебе и Махмуд. Вот тебе и дырка в голове. А мы с тобой, только ходить начали, уже со свистулькой за ним бегали. Помнишь?

      Я помнил. И от этого на душе становится пакостно.

      – Старлей из военкомата приходил. У Махмуда кроме орденских книжек никаких документов не было. И газета была, где про мост написано.

      Я ушел домой и потом весь день думал о Махмуде, о Валерке, потом опять о Махмуде.

      А ночью приснился сон: сидит Валерка с забинтованной головой, а рядом Махмуд наклоняет свою совершенно лысую голову.

      «Все говорят: „Дурак дураком Махмуд“,