Несъедобное время. Мария Фомальгаут

как невзначай, про жизнь… Ну это вы сами придумаете разговор про жизнь, и чтобы ясно было, что он только делает вид, что про жизнь разговаривает, а сам нет-нет да и смотрит, один я или со своим героем.

      Я улыбаюсь.

      Вежливо отвечаю.

      Делаю вид, что героя здесь нет, нет, нет. Я один. Один. Один-одинешенек. Его здесь нет. Нет. Нет. А потом он спросит что-то такое, что мой герой не выдержит, прямо здесь, прямо сейчас (ну вы же напишете это, правда?) вот-вот-вот, и он спросит, и будет смотреть на меня выжидающе, но не слишком пристально – типа, вроде как невзначай спросил, – и будет пауза, секунд несколько, не больше, только каждая секунда растянется лет на тысячу, не меньше. Мой герой будет рваться в бой, я буду удерживать его – за руки, за локти, у нас даже до драки дойдет…

      Он эту драку не увидит. Даже не догадается. А потом я отвечу что-нибудь свое, обыденное, и он сдержано улыбнется…

      Он…

      …у него тоже нет имени.

      И ничего нет.

      Впрочем, он и сам про себя рассказать может.

      А что я могу про него рассказать… Вспоминаю хоть что-нибудь о себе, ничего толком не вспоминается, а нет, вот, было, например… Я скажу ему:

      – Ты что творишь? Ты что делаешь, я тебя спрашиваю, ты что делаешь?

      Нет, я не скажу, я заору на него – на предыдущего рассказчика. Вот так:

      – Ты что творишь, а?

      А он изумленно покосится на меня, типа, а чотакова, а я чё, а я ничё…

      И я снова заору:

      – Ты что творишь?

      Он не выдержит и спросит:

      – А в чем дело?

      Он как должен с Конкордией разговаривать, а? Да он насмехаться должен над этой Конкордией, вроде как вежливо говорит, а сам смеется ей в лицо… про себя…

      Слушайте, сложно это, даже не знаю, сыграю я такое или нет…

      А я тогда напомню:

      За воротами еще четверо стоят.

      – Вы же вроде говорили, пятеро?

      Тогда я взорвусь, я вообще хорошо умею взрываться:

      Слушайте, вы мне тут не паясничайте, или играете, или что…

      Потом он будет играть, вы уж напишите, постарайтесь, как он будет играть, как он будет насмехаться над Конкордией, а потом Конкордия что-нибудь ему прикажет, он сделает вид, что выполнил, а на самом деле ничего не выполнит…

      Как-то так.

      А потом я буду пересматривать, что получилось, это уже потом, потом, тогда-то я увижу, что все эти насмешки, вся эта двойная игра – всего лишь маска, что он раболепствует перед Конкордией, и никого не собирается обманывать… кроме меня.

      Он уже сказал, что его никак не зовут, правда, дал имя тому, кого я хочу убить. Он назвал его мой герой, то есть – его герой…

      – Какой сейчас год?

      Смотрю на человека, меня ожившего, спрашиваю:

      – Какой сейчас год?

      Триста двенадцатый.

      Голос у него низкий, с хрипотцой. Мне кажется, я ослышался.

      – Э-э-э… Сто двенадцатый, вы имели