Охотничьи страсти. Андрей Андреевич Томилов

отдирая уже примороженный ко льду кожух.

      Вошёл в берег. Даже не вошёл, чудом каким-то вдвинулся. В лесу было уже совсем темно. Колька топтался рядом, не зная, чем помочь. Гнилой берёзовый пень вдоволь обеспечил берестой.

      Ткнувшись на колени, откуда-то из-за ворота достал спички и, выловив из коробка щепоть, чиркнул. Береста занялась весело. Ещё подложил, ещё. Какой-то сухой сучёк, ещё.

      Встать не мог. В голове туман. Холода нет.

      Немощь. Уже умостившись на бок у прогорающего костерка, едва разлепил губы:

      – Вот, Коля. Вот.… Получается, что дошёл я. Дошёл. Всё спешил, всё старался, а вот дошёл и не верится…

      Кобель беспокоился, суетился рядом, предчувствуя беду, даже взлаивал легонько, но, как только дед снова начинал бормотать, едва слышно, он замолкал, прислушивался.

      – Это друг, знать надо, помнить всегда, что он,… край, где-то впереди. Где-то впереди и… рядом. Совсем по-другому жить станешь,… когда осознаешь.

      Старик хотел передвинуться, или поправить что, но рукав примёрз к одёжке и полностью сковал движения. С трудом выныривая из своего последнего, сладостного сна, дед чуть шевелил губами:

      – Домой. Домой, Коля. Скажи там…

      Но Колька ослушался, не ушёл домой. Ещё долго лизал старика в лицо, пихал его носом, пытаясь разбудить. Потом всю ночь лаял. Даже и не лаял, и не выл, будто плакал.

      Три дня ещё лежал Колька возле своего хозяина, свернувшись клубком у него под спиной, всё пытался согреть. Не мог поверить в случившееся. И лишь после сильного снегопада, когда старика полностью прикрыло, Колька ушёл. Ушёл в деревню, сообщить горькую весть.

      На солонцы

      В далёкой, дикой, такой неуютной, промозглой Африке, начались проливные дожди, пришёл сезон. А в благодатной долине Батюшки Амура, в это время уже отшумела, отбушевала дурнинушкой весна, закончилось бешеное кипение черёмухи по берегам таёжных рек и ручьев, прекратились азартные хороводы птичьих круговертей, всё стало приходить в спокойное состояние. Начиналось лето.

      Примерно в среднем течении реки Мотай, в сорока километрах от Бичевой, расположилась совхозная пасека. Она стоит на живописном берегу реки, занимая собой довольно приличную площадь, до самой кромки леса. Чуть поодаль, у небольшого, но говорливого ключика, возвышается пасечный домик. Там живёт бессменный пасечник, которого все заезжие, и рыбаки, и охотники, и ягодники, все зовут не иначе, как Егорыч. Человек хороший, жизнерадостный, всегда весёлые бисеринки в глазах прыгают, всегда рад приезжающим. От него частенько попахивало медовухой, но пьяным его никто и никогда не видел. Он никогда не был хорошим работником, но его держали здесь, держали, потому что другого просто не было.

      Но вот в чём он был хорош, в чём действительно преуспел, так это в браконьерстве. Вот тут он был мастером, и делал это с охотой, с желанием, и даже с остервенением.

      По окрестным распадкам у него было раскидано около десятка солонцов, а две-три лесные полянки он засевал каждую весну соей, люцерной, или рапсом,– для прикармливания изюбрей, сохатых, да просто косуль и