Змеиный медальон. Кира Владимировна Калинина

девки ночами, будто совы, по деревьям сидят?

      – Как – чего? Невестятся.

      Лазица под Блошкиным подбородком завозилась, дёрнула круглым ушком, но глаза открыть не соизволила.

      – В смысле? – не понял Кешка.

      – Раньше девка, как в возраст входила, шалаш себе ставила. В роще где-нибудь или у пруда. По теплу, само собой. А сейчас Мара запрещает за тыном ночевать. Вот они и придумали на деревьях устроиться. Парней к себе зовут, какие по сердцу… А ты чего спрашиваешь? Сам-то каждую ночь к Маниське бегаешь.

      – С чего ты взял?

      – А то я не вижу? Нынче ночью тоже носило тебя… Лепень, дурья башка, думает, ты с упырями и злыднями якшаться ходишь.

      Кешка застонал:

      – Да не привык я ещё у вас, сплю плохо! Выхожу сон нагулять…

      Блошка оглянулся на него с такой ехидцей, что Кешке кровь в лицо бросилась.

      – Не был я у Маниськи! Мне вообще худенькие нравятся. Высокие.

      Сказал и вдруг понял, что Ирку теперь тоже никогда не увидит – даже раз в год, случайно столкнувшись на улице, или пускай из окошка… Но это и к лучшему.

      Он замолчал, а Блошка принялся делиться опытом – как ночевал с девками на деревьях, то с одной, то с другой, а они за него косы друг другу вырывали. Мара, по Блошкиным уверениям, любовные вольности не пресекала, а внебрачным детям даже радовалась. Кешка сперва удивился, не поверил. Потом дошло: их же мало, им плодиться надо.

      – Стой, – сказал вдруг Блошка. – Ты дальше не пойдёшь.

      Обернулся на потрясённое Кешкино молчание, вздохнул:

      – Возни с тобой… Упустим сейчас добычу, слышь-ты, когда за новой рыскать? Нам к ночи домой поспеть надо.

      Кешка поискал глазами солнце – огненный кружок, брызжущий лучами из-за верхушки сосны. Справа, если прикрыть левый глаз; слева, если – правый. За полдень. А возвращаться далеко. Да ещё с ношей…

      – Припасы все один не жри, – инструктировал его Блошка. – По лесу не шустри сильно. Тут будь. Я скоро.

      К ногам упала шишка – над головой, на еловой ветке, заклекотал, защёлкал клёст. Кешка поддел шишку носком кроссовки, она подскочила, покатилась по сухой хвое, увязла в траве. Клёст с возмущённым криком сорвался следом. Кешка проводил его взглядом. Обидно тебе? Мне тоже. За каким лешим было тащиться в такие дебри, если главного я не увижу?

      Блошка, предупреждая возражения, припечатал:

      – Не вздумай за мной увязаться. Понял, человече?

      – А чего ряди горячку пороть? Ну, заночуем мы в лесу. Что страшного случится?

      – Это я тебе потом расскажу, на обратном пути. Всё. Бывай.

      Маленький, рыжий, в домотканом рванье, Блошка направился вглубь леса уверенно и легко. Кешка смотрел, как споро мелькают кожаные калиги, стянутые шнурком на лодыжках.

      Говорят, настоящие охотники умеют ступать беззвучно. В общем лесном шуме он и правда не слышал Блошкиных шагов. А слышали ли звери… Что ж, это не его забота. Он подумал об оленихе с оленёнком из своего то ли сна, то ли озарения. Ему совсем не хотелось видеть, как