Колесо обозрения. Рассказы. Сергей Платон

ты, космос!

      Кулёмы

      Ехать в товарном вагоне нежарко даже в самый знойный день. В товарном ехать даже лучше, чем в плацкартном. Это, конечно же, если сначала правильно раздвинуть высокие дощатые двери с обеих сторон, и если вагон пустой, и если ехать лежа на полу, и если поезд не плетется, как черепаха, часами пропуская на всех полустанках встречные воинские эшелоны.

      Как только Маша обрадовалась прохладному ветерку, поезд и остановился. Никаких станций и разъездов рядом не было, вокруг цвели луга, стрекотали кузнечики, гудели мухи, пчелы и жуки. В вагонные двери потек солнечный жар, вновь разогревая только-только охладившееся сено на полу.

      «Вечно все не так, как надо», – тихо подумала Маша и зевнула.

      На сене, чтобы оно не кололось соломой, у нижнего края двери, лежала телогрейка и платок, а на них – не шибко-то расстроенное лицо юной путешественницы. Зной ведь пока не донимал, дышалось легко. Да и двери для тени можно было не задвигать, вагон остановился удачно, солнце висело прямо над ним. Вытянешь руку – вот оно, солнышко на ладошке, за спину спрячешь – и нет его, тень.

      Из-за края вагона выплыл огромный арбуз. Почти уже дремавшая девчонка не сразу разобралась, сон это или явь. В реальность ее вернул звонкий крик знакомого голоса:

      – Ну, ты соня! Ну, ты спать! Чего ты смотришь? Помогай, давай, уже!

      Из-под арбуза торчала ликующая рожица подружки Мани.

      – Ты где его взяла?

      – Тебе какая разница? Принимай, давай!

      Маша помогла загрузить тяжеленный полосатый шар, напоминающий школьный глобус, откатила его подальше от дверей, в угол вагона, а потом протянула руку помощи карабкающейся Маньке. Как только та забралась, скрежетнули колеса и поезд тронулся.

      – Ты же могла отстать!

      – А вот и не отстала!

      Девочки очень походили друг на друга. Обе худенькие, обе с тонкими косичками, обе остроносые, обе в одинаковых ситцевых сарафанах. За эти сизые сарафаны уличные мальчишки их дразнили инкубаторскими или детдомовскими, но они не обижались, поскольку на самом деле жили в настоящем детском доме и, совершенно не смущаясь, называли себя детдомовками.

      – А Гитлер, какой? – спросила Маша, уютно укладываясь рядом с Маней.

      – Гадкий, худой, противный… Волосы у него немытые всегда… – перекрикивая стук колес, ответила Маня. – Нам же его по кинохронике на станции показывали. Помнишь?

      – Нет.

      – Кулёма.

      – Сама ты кулёма.

      – Орет как дурак. И усы у него квадратные.

      – Сволочь какая…

      – Гадина, да…

      – Ты вот зачем арбуз притарабанила? Скиснет на солнце-то…

      – Ничо не скиснет. Слупасим, как миленькие.

      – Уссымся же! Савич говорила, станций не будет до ночи.

      – Ничо не уссымся. Чо ты? Остановимся еще сто раз. Обеда же