Стой под дождём. Рассказы. Повесть. Пьеса. Алексей Галкин

вместе с его левой ногой. Искала потом она встречи с ним, объясняя всем знакомым, что никак не могла весь месяц, пока он лежал в гипсе, появиться у него в доме: то родителей обвиняя, которые были против их отношений, то так же, как и Тоня сегодня, сваливая всё на непомерную свою занятость. Забыли, что одна, что другая и о его дне рождения, но не забыли при этом рассказывать его же друзьям, как подкармливают его и покупают дорогие сигареты. Всё повторилось.

      Вспомнилась она и пропала опять, видимо, до следующего перелома. Так иногда случается в нашей жизни, что когда-то невероятные события, происходившие с тобой, воспринимаются впоследствии, как свершившийся факт: без печали и восторга.

      И увиделось Фёдору всё наперёд: как снимут гипс, а вместе с ним, как и девять лет назад, бросят в угол его любовь и нежность. Словно пробудившись от летаргического сна, прозрел его разум, и просветлели мозги. Понял он, совершенно неожиданно, что для Антонины Феликсовны не важны сколь-нибудь значимые отношения, а важна сама стрессовость ситуации, что без вспрыскивания адреналина в кровь, жизнь для неё не имеет никакого смысла, что без постоянной новизны и состояния «а вдруг, сейчас это случится», всё для неё становится серым и неинтересным. Она и в детский-то сад пошла из-за этого, потому как там, ты находишься, словно «последний герой» на бочке с порохом, не зная где и в какую секунду всё взлетит на воздух.

      – Надо опасаться таких барышень, – подумал Фёдор и, сладко зевнув, повернулся на правый бок, как учила его мама и первая воспитательница в яслях, Анна Ванна.

      Ноги, которые мы выбираем

      Маленькая девочка, четырёх лет от роду, отгрызла все пальцы ног у своей любимой куклы Барби. Барби привёз ей я и Стокгольма. Изделие было сотворено в Европе, не помню сейчас: может в Испании, может в Париже, а быть может и в самой Швеции, но естественно по Американской лицензии.

      Так вот, обглодав обе барбиных ноги, девочка села на пол и горько заплакала: вместо пальцев на ступнях куклы красовались две дырки, в которые запросто мог залезть кончик карандаша.

      – И чего ты теперь плачешь? – Как можно нежнее спросил я девочку, – это же твоя работа.

      – Папа! Ты не понимаешь! Ей же больно, а я ничем не могу ей помочь! Помоги ты! Приделай пальцы на место!

      Я посмотрел на ковёр и не увидел ничего, что могло напоминать пальцы. Бежевые крошки, словно пшено, рассыпанное на дворе деревенского дома для кормления куриц и петуха, накрывали паркет.

      – И как ты себе это представляешь?

      – Не знаю. Подумай ты. Ты же папа?!

      Я присел рядом с девочкой, достал «Беломорину» и призадумался. Мысли мои потекли по двум векторам из общей отправной точки: «Что делать с Барби».

      Первая мысль и её развитие.

      «Беломор» я закурил ещё в шестом классе. Были тогда папиросы более дешёвые: «Волна», «Прибой», «Север», были и более дорогие: «Казбек», «Герцеговина флор»,