Ясно вижу. Роман Грачёв

рукой он тарабанил пальцем по подлокотнику кресла, а другой почесывал щеку. На скулах уже пробивалась трехдневная рыжеватая щетинка, и даже сидевшему в отдалении Петру Калинину казалось, что он слышит, как она скрипит под ногтями.

      – Поделитесь соображениями? – осторожно предложила Садовская. – Лично я считаю, что здоровье дороже рейтингов. Рейтинги завтра забудутся, а профессионалы на улице не валяются.

      – Бывает, что и валяются, особенно после праздников, – буркнула Ирина Королева, но ее шутку никто не оценил.

      Соколовский глядел куда-то в окно на качающиеся ветви березы. Пауза уже выглядела – вернее, звучала – довольно глупо. Когда всем показалось, что имеет смысл ущипнуть босса за ляжку или поводить перед его носом флаконом нашатырного спирта, тот, наконец, подал голос.

      – Она останется.

      Интонация Соколовского не допускала возражений.

      – Она останется и дойдет до финала, – добавил босс, поднимаясь с кресла. – Обеспечьте ей финал любой ценой. Можете считать это приказом, невыполнение которого влечет автоматическое увольнение.

      Он рассеянно оглядел собравшихся, словно капитан Смит, отдавший последнее распоряжение радистам «Титаника», и вышел.

      Ребята переглянулись.

      – О как! – сказала Садовская. – Уже можно делать «ку»?

      Тщеславие

      Михаил Некрасов принял решение участвовать в этом блошином цирке (ему самому больше нравилась ассоциация с цирковыми обезьянками) под влиянием речей одного знакомого. Тот преподавал русскую литературу в том же университете, где работал Михаил, и обладал редким даром убеждения. Он умел нажимать на тайные кнопки, спрятанные в густых складках человеческой психики, и стоило признать, что стервец пользовался у студентов не меньшей популярностью, чем сам Миша. Звали его Володя, фамилия его была Капустин, и хотя лет ему было уже не так мало, волосы он носил длинные, почти до плеч, брился только по праздникам, а на шее таскал наушники от плеера.

      Разговор произошел в начале августа. Они случайно пересеклись в пустующем по случаю летних каникул деканате, поболтали с молоденькой секретаршей, а потом Володя затащил Михаила в бистро на проспекте Ленина напротив института – в то самое, где Миша недавно съел первый гамбургер в компании своей возлюбленной студентки Елены Хохловой – и с остервенением, достойным лучшего применения, начал нажимать на кнопки:

      – О твоих разборках с Саакяном шепчется весь институт. Думаешь, никто ничего не видит и не слышит?

      – В смысле?

      – Да в том самом смысле! Вот скажи, о чем я сейчас думаю?

      Миша нахмурился. Это была слишком бесцеремонная просьба. Из него упорно хотели сделать шимпанзе.

      – Что ты имеешь в виду? Хочешь сказать, что я умею читать чужие мысли?

      – Нет, я хочу сказать, что ты бомбила с Нижнего Тагила! Не делай такое тупое лицо, тебе не идет.

      Миша нахмурился еще сильнее.

      – Кто в институте болтает?

      Володя хихикнул.

      – Да