Рахит. Шесть-седьмой. Анатолий Агарков

гостинца, – хозяйка разломила кусок пирога на три части и подала нам.

      И мы уплели его с таким наслаждением, будто это был не обыкновенный капустник, а невесть какое лакомство.

      – А ты, Толька, всё хилой какой-то. Или мать тебя плохо кормит, или гуляешь мало? Много, говоришь? Так что ж такой худющий – кожа да кости? Или молока у вас сейчас нет? Вот погоди, весна придёт, корова растелится – будет и молочко…

      – Скорей бы уж, – посетовал Юрка. – Зима как надоела…

      Поев, мы забрались на печку. В тепле нас разморило, а вот пальцы ломило.

      Подошёл хозяин дома, погладил мои волосы большой мозолистой ладонью кузнеца:

      – Согрелись? Тогда слезайте, ёлку будем ставить.

      Глаза у него хитроватые, с постоянной лукавой усмешкой в глубине.

      Самый маленький Грицай – Серёжка скакал, скакал на одной ноге, упал, нос расквасил. Его старшая сестра Людмила присела перед ним на корточки, намазала нос зелёнкой.

      – Не ори, так надо. А то будет заражение крови, и тебе весь нос отрежут.

      Увидев нас, она встала и начала собирать в пучок рассыпавшиеся волосы. Они были тёмными, и потому, наверное, кожа на лбу и на висках казалась особенно нежной, матово-белой. Кофточка-безрукавка с широким вырезом на груди оставляла открытыми руки и шею.

      Хозяин принёс с веранды пушистую ёлочку с крестовиной у комля, поставил возле окна, в комнате сразу стало темнее. Он широко раздул ноздри, ловя острый аромат хвои, потом поперхнулся, сердито махнул рукой и трудно закашлялся. Лицо его стало тёмным, под стать ёлочным иголкам, в груди что-то хрипело и клокотало.

      Прокашлявшись, сказал:

      – Кому что, мать чесная! Наполеону для настроения Россия была нужна, Гитлеру – весь свет, а кому и так вот, у ёлочки посидеть – красота, милое дело. Как думаете, пацаны, будет из вас толк в жизни? Даст Бог – посчастливит. Жизнь, она ведь что коловерть: кого на дно затянет, в самую тину, а кого на быстрину вынесет – плыви по раздолью.

      – Ясный ты на слова, и лампу зажигать не надо, – сказала ему жена от дверного косяка, тоже любуясь ёлкой.

      – Видишь, какая экономия выходит, забогатеть можно. Что ни говори, а здорово сотворён мир, с отделкой исключительной. Только вот человек в недоделке остался – словно кто помешал в процессе создания…

      Жена отмахнулась, сказала, уходя на кухню:

      – Ёлка в дом – праздник в нём.

      Нина Грицай развешивала на качающихся ветвях стеклянные бусы, а её старшая сестра держала в руках коробку с ёлочными игрушками и декламировала:

      – Под голубыми небесами

      Великолепными коврами,

      Блестя на солнце, снег лежит,

      Прозрачный лес один чернеет,

      И ель сквозь иней зеленеет,

      И речка подо льдом блестит…

      Ёлка совсем отошла от мороза. Над хвоёй заклубился дымкой пар. На иголках засверкали капли росы. Тянуло от коры смоляной свежестью.

      А мне вдруг погрезились сказочные берега далёких стран, крики птиц и шум прибоя, грохот барабана,