Сонница. Том первый. Максим Бодягин

никак не собирались в кучку. Краем глаза он ловил группы людей, жарко обсуждавших падение птиц: там и сям виднелись оранжевые жилеты муниципальных дворников, убирающих крохотные трупики в чёрные пластиковые мешки. На углу Энгельса и Коммуны кто-то бросил несколько мёртвых птиц в костёр с прошлогодними листьями, уныло коптящий в маленьком скверике под яблонями, и жирный сладкий запах горелой плоти моментально загадил всю округу. Бардин нажал на газ, бросив джип в проулок, поскорее удирая от мерзкой синей полосы, тянувшейся вдоль квартала, вовремя среагировал на одуревшую бабу в ситроене, чуть не подрезавшую его, снова сбросил скорость и медленно докатился до квартала, где когда-то жил Кромм. И тут же разочарованно присвистнул: большинство жёлтых двухэтажных домиков снесли вместе с сиренью и яблонями, которые превращали квартал в подобие сада. Тут и там высились стандартные на вид литые панельные дома, которые застройщик решил раскрасить в яркие цвета, чтобы как-то скрасить убожество их стандартного вида. Свежезасыпанные дресьвой, а кое-где и уже заасфальтированные дорожки бежали между ярких лавочек, дохлые, ещё не прижившиеся саженцы тянули вверх свои хлипкие веточки на месте зарослей ирги. Бардин тихонько покатился вдоль новостроек, глядя на шумный выводок детей, ведомых полной воспитательницей средних лет, и спросил сам себя, ну и что же я буду искать. Потом сделал паузу, вздохнул, посмотрел на лежащий на пассажирском сиденьи мак в алом силиконовом чехле, и спросил ну и как я собираюсь это искать. А, главное, что именно я ищу.

      Он ещё раз объехал квартал, обнаружив на задворках оазис из нескольких чудом уцелевших домиков, желтевших из-за бетонного забора с надписью «застройку квартала ведёт оао какое-то там». Въехал под гостеприимный свод кленовых ветвей и радостно обнаружил, что их окружает зелёная дымка. Бардин вышел из машины, взял в руки веточку с проклюнувшейся почкой, слегка помял нежную зелёную пипочку и с наслаждением потянул в себя свежий горьковатый аромат. Наконец-то. И вдруг эти сиреневые кусты и татарские клёны, желтые домишки и кривоватые яблони, неровные газоны за низенькими серыми огражденьицами, накрыли его ностальгической волной. Узнаваемый до боли двор был точь-в-точь тем двором, где прошло его собственное детство. Такие же облупившиеся бордовые наличники на деревянных оконных рамах, такое же бельё на верёвках, такие же сарайки- стайки в глубине двора, те же трубы вентиляции, торчащие из погребов для картошки, сбившихся под мшистым круглым холмом, как хоббитские норы.

      Бардин вздохнул. Наваждение ушло. Кромм мог жить тут, а мог жить в таком же дворе, как этот. Таких дворов в России миллион, подумал Бардин. Он достал телефон, чтобы позвонить Иоланте и уточнить адрес. Черт. Он же не записал её номер. Он по-старинке пользовался бумажной записной книжкой в переплёте из кожзама, последние лет пятнадцать он только и делал, что черкался там, подклеивал новые листочки,