И учителя английского влюбляются. Прекрасные лимитчики. Гвейн Гамильтон

Люди еще пуще повеселели – кайф, первый снег! Убежали на улицу, снег лепили, бросали друг в друга. Какие-то менты подъехали и выскочили из своей машины. Все замерли в ужасе. Менты начали снег кидать. Праздник! Жизнь – праздник! Сказка! Прибежали в кабак, начали заказывать водку, закуски, и друг на меня посмотрел, типа, смотри, сколько тратят, хорошо, что не я плачу, у меня столько денег нет…

      Запел по новой хриплый голос в голове: «А за соседним столом компания, а за соседним столом веселие, а она на меня – ноль внимание: ей сосед ее шпарит Есенина».

      Можно было пересесть и самому приняться ей шпарить, да чувства у меня висели непонятно. Не нравилось что-то. Но что именно? Затруднялся понять. Одежды это пустяки, если любовь-то настоящая… но все равно, что-то не так.

      И действительно что-то было не так. Пришел счет. Несколько тысяч рублей. Друг положил счет на стол, и мы ждали, пока все расплатятся за свои излишества. Но студенты будто не видели. Официант приходил и уходил, с подозрительным выражением на лице. Тогда друг попросил студентов расплатиться за заказаное, и они все замерли мигом. Весь кабак будто замер. Одни снежинки не замерли. Снежинки падали. Потом студенты постепено пришли в себя, достали деньги и пошли домой. Праздник кончился.

      Сам я пошел на улицу и думал о празднике: «Где же он, где же сказка любовная? Обещалась сказка, а получается какая-то бытовуха?!»

      На Новослободской пытался поймать такси. Два мужика в машине, смуглые, не молдаване, спрашивают: «Ты один-то? Залезай быстро!»

      Но не любил я когда сразу начинали на «ты», и че за командный голос? Особенно в такой день, когда первые снежинки падают, и когда я такую прекрасную смуглянку люблю. Да и просто страшно было, у них в глазах светило что-то нехорошое.

      – Нет, – говорю, – она всегда со мной в сердце, я никогда не один, – и захлопнул дверь, отойдя от дороги подальше.

      Одного моего друга, канадца, очень здорового, голым выбросили «таксисты» на окраине Екатеринбурга, после того как обокрали. Зимой это было, и ему пришлось пешком вернуться в город. Ему повезло – оставили ему 50 рублей и ботинки на дорогу. Лежал потом в больнице, правда недолго.

      Следующий водитель тоже был смуглым, но более безопасным на вид.

      – Сокол знаете? – спрашиваю.

      – Да, Сокольники знать, – говорит.

      – Не Сокольники, а Сокол.

      – Да, да.

      – Сколько?

      – Садитесь.

      – Хорошо, – говорю. Он мне понравился, даже если он по-русски ни бум-бум. «Что-же, – думал я, – я тоже по-русски ни бум-бум, мы с ним братья! И главное все же не язык, а доброта и, может, вид». А вид у него был добрый.

      Музыка играла на радио – видели ночь, гуляли всю ночь до урта…

      Здания смотрели друг на друга через ночь, тысячами глазиками, подмигивали заговорчески-любовно – вон горит свет; вон свет погас; вон шторы задергивают, светит, но неровно. Снег падает между подмигивающими зданиями, между секретами,