вообще, она любит симметрию, гармонию, ритмику, „метрон“, то есть все то, что касается тела, его положения, его состояния. И главное воплощение его – скульптура. Античность – скульптурна». М. Цветаева рассуждает, что статуя может видоизменять положения, но не менять материал, который раз навсегда ограничен, и раз-навсегда ограничивающий возможности. Вся статуя в себя включена. Она из себя не выйдет. Потому-то она и статуя. Замкнутость и неподвижность статуи, ее зацикленность на самой себе и есть тот тупик, из которого нет выхода. При отсутствии пламенной любви к скульптуре у М. Цветаевой были, тем не менее, кроме Амазонки, любимые памятники. Это памятник А. Пушкину на Тверском бульваре и Рыцарь на Карловом мосту в Праге. Памятнику А. Пушкина М. Цветаева посвятила несколько страниц в очерке «Мой Пушкин». Любовь М. Цветаевой к памятнику А. Пушкина это не любовь к статуе, как таковой, а любовь к самому поэту, памятник которому есть только символ его личности и поэзии. Памятник А. Пушкину одухотворен любовью М. Цветаевой и потому воспринимается как нечто неизменное и необходимое («обиход»), и постоянно меняющееся («каждый раз лицо было новое»). Рыцарь со львом и мечом на Карловом мосту в Праге снискал любовь М. Цветаевой тем, что черты его лица напоминали ей её собственные черты. М. Цветаева считала его своим ангелом-хранителем. Утверждение Г. В. Ф. Гегеля, что скульптура есть «проникнутый дыханием духа объективный организм» вряд ли нашло бы понимание у М. Цветаевой. Единственно с чем она могла бы согласиться, глядя на памятник Пушкину, так это с тем, что в нём получила «…адекватное проявление самостоятельность божественного начала в его величавом покое и спокойном величии»
9. «Изобразительные искусства грубы…»
Что касается живописи, то М. Слоним пишет, что от М. Цветаевой будто бы «живопись ускользала». Однако в воспоминаниях М. Слонима о М. Цветаевой есть противоречивые высказывания. Например, в беседе с В. Лосской он говорит, что М. Цветаева хорошо чувствовала архитектуру. А в других своих воспоминаниях он написал, что М. Цветаева ничего не унаследовала от отца, директора музея и искусствоведа, и живопись, и скульптура, и архитектура, танец до нее по-настоящему не доходили – точно так же, как мать-пианистка не внушила ей желания заниматься музыкой. Подобную противоречивость можно объяснить только поверхностным знанием, что же на самом деле любила М. Цветаева, чем она увлекалась помимо поэзии, которая была центром ее вселенной. Лучше всех говорит о своих эстетических пристрастиях сама М. Цветаева. Так, она говорила, что не очень любит скульптуру, но это вовсе не означает, что она ее не понимала. Напротив, ее высказывания о скульптуре полны философской глубины. То же самое можно сказать об архитектуре, которую М. Цветаева столь же глубоко понимала и имела свои пристрастия в архитектурных стилях. Она тяготела к классическому и готическому
