Флорообраз во французской литературе XIX века. С. Г. Горбовская

наблюдения, исследования и точные названия растений разных стран представляли чрезвычайный интерес. Само растение было загадкой, а за его названием скрывалась целая анфилада событий, значений, мифов. Экзотический, малознакомый фитоним (колоцинт, индиго, гиромоны) был для читателя абстракцией, общим экзотическим понятием; незнакомое название могло пробуждать в воображении целую вереницу образов других экзотических растений, что ставило на один уровень коннотацию и ассоциацию. Даже образ леса в «Атала» – это не фантастический, отвлеченный мир Элизиума Руссо, а вполне конкретный дримоним – американские джунгли. Это коннотация, которая воскрешает в памяти различные культурологические аллюзии, но также отсылает к природе вполне конкретной местности. Хотя примеры субъективно-ассоциативных, абстрактных флорообразов в «Атала», несомненно, присутствуют («лес крови», «дерево мира», «дерево плача»), все же Шатобриан закладывает основу именно для коннотативного флорообраза, который будет развиваться в творчестве Ламартина, Гюго, Бальзака, Нерваля и других представителей французского романтизма.

      Три стадии флорообразности в поэзии А. де Ламартина

      Творчество Ламартина представляет собой уникальное явление – переход от метафорических фитоклише классицизма, от ортодоксально-католического, провиденческого восприятия Природы в духе Шатобриана к романтическому пантеизму, сочетающему духовное и эмпирическое. Ламартин одним из первых среди французских романтиков в корне меняет подход к созданию поэтических метафор и символов в поэзии, наделяя свои образы личными наблюдениями за природой, переживаниями, философскими раздумьями, историческими и литературными реминисценциями. Флорообразы, в основном гипонимы, становятся в его поэзии уникальными явлениями, субъектами текста.

      Позднее Ламартина назовут «самым природным поэтом романтизма»[98]. Действительно, фитоним – один из наиболее употребительных образов в его творчестве наравне с зоонимами («Бабочка» («Le Papillon»), «Ящерица» («Le Lézard»), «Арабский скакун» («Sultan, le cheval arabe»)), орнитонимами («Птицы» («Les Oiseaux»), «Соловью» («Au rossignol»)) и топонимами («Озеро» («Le Lac»), «Ракушка с берега моря» («Le Coquillage au bord de la mer»)). Сами названия стихотворений из трех сборников «Поэтические медитации» («Méditations poétiques», 1820,1823 и 1849) отражают то особое значение, которое Ламартин предавал цветам как художественным образам: «Души цветов» («Les âmes des fleurs»), «Цветы на алтаре» («Les fleurs sur l'Autel»), «Цветок» («Une fleur»), «Барвинок» («La pervenche»), «Маки» («Les Pavots»), «Ветка миндального дерева» («La Branche damandier»). В сборнике «Поэтические и религиозные созвучия» («Harmonies Poétiques et Religieuses», 1830) тема цветов и растений звучит в произведениях «Бесконечность природы, короткий век человека» («Éternité de la nature, brièveté de l’homme»), «Водяной цветок» («La Fleur des eaux»), «О розах под снегом» («Sur des roses sous la neige»).

      Общая атмосфера поэзии Ламартина минорная пронизанная религиозным мистицизмом, глубокой верой в Провидение и восприятием его как синтеза Природы и Космоса. Лирическая поэзия была тем

98

BaratE. Op. cit. P.71.