Кто в тереме живёт, или Хроники мелкого рантье. Сергей Александрович Менжерицкий

вернут, что нахапали!

      – Распределители закрыть, а госдачи – отобрать!

      – И пусть на наши пенсии поживут, на сто двадцать рубликов…

      – И пусть со всеми в очередях подавятся, за гнилой картошкой…

      – Да мы Горбачёва с Раиской и без очереди пропустим, лишь бы под ногами не путались…

      – Гы-ы-ыыыыыыы!

      – Держись, Борис Николаич! Народ за тебя!

      – Три-четыре: Ель-цин! Ель-цин!! Ель-цин!!!.."

      Глава 6. Сапожки, "Лотос", Москонцерт

      "Дай да дай, дай да дай!" Крылов летит по улице с лопатой наперевес и последние слова Субботыча звучат в его мозгу жизнеутверждающим маршем. Ибо означают, что увольнять его никто не собирается и, следовательно, их с Машкой временное пристанище пока – тьфу! тьфу! тьфу! – вне опасности. И ещё они означают, что он может целиком сосредоточиться на подготовке к завтрашнему отлёту и сделать всё так, как любит Машка: вдумчиво и по пунктам.

      Вернувшись в Лодку, он обнаруживает на столе свой свежеотпечатанный рассказ и машкину записку, пришпиленную сбоку. Записка гласит: "Твой Дудоладов – плоский, как камбала." И, чуть ниже: "P. S. Не забудь! 1) Получить загранпаспорт; 2) Отдать рукопись Стасу; 3) Забрать на Новокузнецкой вещи и напомнить родственникам об их обещании начать размен…" И уже в самом уголке красуется шутливая машкина подпись в виде еловой шишки с двумя огромными и слегка удивлёнными глазищами. Крылов аккуратно высвобождает записку из-под скрепки, расцеловывает и прячет в нагрудный карман.

      В дверь стучат. На пороге возникает Оля – взмокшая, хмурая, с эмалированным баком под мышкой и хлопьями мыльной пены на халате.

      – Привет, Лёш. Бельё повесить не поможешь? А то Платошкин, гад, уже слинял, а мне на табуретку лезть, на восьмом месяце – ты ж понимаешь…

      – Конечно, Оль.

      На кухне он берёт табуретку покрепче и, установив её под верёвками, крест-накрест перечертившими потолок, принимается за дело. Оля подаёт ему тяжёлые простыночные жгуты, сочащиеся влагой, а Крылов расправляет их и пристраивает на свободные места.

      Закончив, он невольно скашивает вгляд вниз, на огромный олин живот, выпирающий из-под синего байкового халата, и вдруг понимает, что к тем картинкам скорого квартирного рая, которые он постоянно рисует в своём воображении, сейчас добавилась ещё одна – пожалуй, самая яркая и волнующая. Ведь если всё пойдёт так, как запланировано (а иначе просто и быть не может!), то ведь и с Машкой скоро случится – ТАКОЕ. Наверняка, наверняка случится! И она так же будет расхаживать по квартире в халатике и с животом… Но, господи! Разве он позволит ей притронуться к каким-то там постирушкам? Да он в лепёшку расшибётся, но всё сделает сам! И постирает, и погладит. И посуду перемоет, если нужно. А вечером, как обычно, прильнёт губами к округлому машкиному плечику, отдающему яблоком, и станет с него пылинки сцеловывать…

      – Ты чего задумался, Лёш?

      – Да так, Оль. Дел много.

      "Дай да дай, дай да дай!" Переодевшись, Крылов выходит на