Беглые в Новороссии (сборник). Григорий Данилевский

руку, – неужели это правда, за что поднялись на вас эти негодяи?

      – Что такое? Я вас не понимаю.

      – Да о девушке этой-то: говорят, что действительно вы ее похитили?

      – Вы верите? Не грех вам?

      – Как тут не верить? Я вот просто потерялся. Вы знаете, я свои степи часто объезжаю. Мой молодец вчера мимо вас ко мне спешил из Граубиндена, увидел здесь это дело, расспросил и прискакал ко мне, а я уж поспешил вот к исправнику.

      – Очень вам благодарен! Но могу вас уверить, что эти пущенные слухи – сущий вздор. Я не похищал этой девушки, и ее у меня нет.

      – За что же эти буйства, скажите, эти поджоги? Удивительно!

      – Слышите? – спросил Панчуковский вместо ответа, обратясь к исправнику. – Шульцвейн удивляется, из-за каких это благ я подвергся тут такому насилию!

      – Могу вас уверить, – обратился через комнату Подкованцев, жуя во весь рот сочный донской балык, – за полковника я поручусь, ма фуа[54], как за себя! Это мой искренний друг, и дебошей делать никогда он не был способен – пароль донёр![55]

      – За что же, однако, эта толпа решилась на такие действия?

      Панчуковский улыбнулся.

      – Какой же вы чудак, почтеннейший мой! Не знаете вы здешнего парода! Мой конторщик сбавил цену на этих днях. Многие стали с половины недели, а пришли к расчету, – все одно захотели получить и подпили еще вдобавок. Шинкарь перепугался, ушел, а они бочку разбили. Что делать! На то наша Новороссия иногда Америкой зовется! Ее не подведешь под стать наших старых хуторов: что в Техасе творится, то и у нас в Южнобайрацком уезде.

      – Именно не подведешь, – гаркнул, утираясь, Подкованцев, – еще раз, вотр санте! А теперь, поманжекавши, можно и за дела… Ну что, Васильев?

      На пороге залы показался рослый, бравый мужик. Это был любимый исправницкий сотский, как говорили о нем, тоже из беглых, давно приписавшихся в этом крае.

      – Что, поймал еще кого?

      – Шестерых изловили, ваше благородие, а остальные разбежались.

      – Лови и остальных.

      – Нельзя-с, в уезд господина Сандараки перебежали, граница-с тут за рекой…

      – Вот и толкуйте с нашими обычаями, беда-с! Кого же поймали?

      – Да из бунтовавших главного только не захватили. Он еще ночью бежал, сказывают, в лиманы, к морю. Да он и в поджоге не участвовал-с, как показывают.

      – Главный? Кто же он? Как о нем говорят?

      – Будто бы из бурлаков-с, Левенчуком прозывается… Он за эту девку их высокоблагородия-с… за нее и буйствовал, и других подбил…

      Подкованцев также подошел к полковнику, взял его под руку и отвел к окну.

      – Экуте, моншер[56]. Ты мне скажи, по чистой совести, украл ты девку эту? Ну, украл? Говори. Ты только скажи: я на нее взгляну только, а в деле ни-ни; как будто бы ее и не было… слышишь? Я только глазом одним взгляну!

      – Ей-богу же, это все враки! Никого у меня нет!

      Подкованцев почесал за ухом. Серые глаза его были красны.

      – Ну, Васильев, – обратился он к сотскому, – заковать арестованных и препроводить

54

Поверьте (фр. ma foi).

55

Честное слово (фр. parole d’honneur).

56

Слушай, мой милый (фр. Ecoutez, mon cher).