Солнце слепых. Виорэль Михайлович Ломов

труппы. Дрейк останавливался возле каждого, а увидев Катю, вздрогнул и быстро прошел мимо.

      – А это кто? – придержала его Лида. – Вроде как в кино где-то видела? Не знаешь?

      Федор молча стал разглядывать портрет. Сердце его билось с такой силой, что он слышал, как оно отражается от стен холла театра.

      – Туманова, – прочитал он.

      – Я и сама вижу, что Туманова, – Лида подозрительно, как показалось Федору, посмотрела на него. Значит, она Туманова, подумал он, не Дерейкина, не Славская.

      – Кэп! – раздалось вдруг через все фойе. – Три тысячи чертей! Вы тоже тут?

      – А где же мне еще быть? – неожиданно для самого себя гаркнул Дрейк.

      Все рассмеялись.

      – Ты чего это? – Лида с ужасом глядела на мужа и на сумасшедшую бабку в каком-то малиновом кимоно с черным широким поясом, которая горланила через все фойе, как на пляже.

      – Общаюсь, – сказал Дрейк. Он даже рад был, что появление Анны Семеновны сняло некоторую напряженность между ним и Лидией. – Подойдем, – сказал он жене. – Это проректор института. Может, поможет чем, когда Маша поступать будет.

      Подошли. Дрейк представил друг другу дам. На малиновой спине проректора извивался ужасный черный дракон.

      – Тут можно курить, – сказала проректор, облизнув алые губы.

      – Какой милый халатик! – похвалила Лида.

      – Разновидность касури. Обычно она у них белая, а эта малиновая.

      – Русский вариант, – сказал Дрейк. – Дракон – это фамильный герб?

      – Скорее семейное, – улыбнулась Анна Семеновна. – Кэп, позвольте папироску?

      Лиде не совсем понравилась эта некоторая вольность в обращении с ее мужем.

      – Дома забыла кисет! – улыбнулась Анна Семеновна Лиде. – Самокрутки не пробовали? Напрасно. Будете у меня, непременно угощу! Попробуете, не оторветесь! Подымишь, и мозги скачут, как макаки! Да, капитан, вы подумали над моим предложением?

      Лида впилась взглядом в мужа.

      – Что предложите в мой журнал? Может, о борьбе за мир во всем мире? Это актуально.

      – Причем всегда, – согласился капитан. – От борьбы за мир, как от всякой борьбы, человек звереет, так как в борьбе надо только побеждать. Я лучше о пиратах напишу.

      – О пиратах так о пиратах. Это будет романтическая история? Хроника злодейств? Публицистика?

      – Это будет белый стих, мадам. Никаких рифм. Лишь аритмия океана. Белый стих размером с океан. Одно я только думаю: поместится ли на моей кухне Пегас?

      – У истинного поэта даже табурет под парусом.

      Дрейку показалось, что Лиду вдруг скосило всю, как кливер. Хорошо, раздался звонок.

      – Надеюсь, кэп, вы в галерке?

      – Нет, мадам, партер, третий ряд.

      – Как вы пали! Это мелкобуржуазно!

      – Зато близко, – пробормотал Дрейк.

      Он почувствовал, что устал. В этом фейерверке он совсем забыл, ради чего, собственно, пришел на спектакль. Катя, подумал он, Катя. Он произнес про себя несколько раз это полузабытое имя, и оно возродило в нем, как заклятие, былое. Как на призыв «Сезам, откройся!» открывалась дверь к несметным