Междустрочья. Сборник. Ксения Михайловна Спынь

А где она? – неожиданно для себя поинтересовался он.

      – В театре, – Вероника Николаевна продолжала стоять в дверях и впускать Лунева, судя по всему, не торопилась. – Со своим дядей.

      Ему вдруг стало понятно, что без Машеньки будет уже совсем не то: этот визит терял теперь не то чтобы смысл, но львиную долю своей прелести.

      – Да я, в общем-то, не к ней, – торопливо заверил Лунев. – Я к вам, если позволите.

      Смерив его всё тем же любопытствующим взглядом, Вероника Николаевна отступила от двери:

      – Ну заходите.

      Вероника Николаевна не нравилась ему. Несмотря на видимую дружелюбность и мирные светлые кудряшки, болтающиеся у ушей, в стальных её глазах проскальзывало порой что-то почти хищное. Казалось, ей ничего не стоит свернуть вам шею, просто она по каким-то своим причинам не будет этого делать.

      Пригласив Лунева пройти на кухню, она взглянула на рукописи, которые он достал, кивнула и присела с ними к небольшому столику. Лунев отступил и там, поодаль, ждал, пока она вооружится узкими, почти незаметными очками и обратится к текстам.

      Просмотрев, – кажется, даже не до конца – она отложила листок и, прикрыв глаза, потёрла переносицу, будто написанное причиняло ей дискомфорт физический.

      – Господин Лунев, – она сняла очки и открыла глаза. – У вас есть прекрасный собственный стиль. Зачем вы подражаете?

      На столь неожиданный вопрос он не нашёлся что ответить, и только глупо пробормотал:

      – Я подражаю?

      – Да, – Вероника Николаевна прямо и открыто смотрела на него серыми ледышками. – Поэтам Новой волны. Геннадию Фе́рчину, Мелиссе Тауба́нской… Раньше у вас это бывало эпизодически, теперь же вы злоупотребляете.

      Он неловко пожал плечами, покачал головой:

      – Их стихи сейчас везде на слуху, наверно, они на меня повлияли… Это получилось помимо моей воли.

      – У вас такая слабая воля? – Вероника Николаевна чуть вскинула брови.

      Чего она хочет, чёрт возьми?

      – Мне казалось, – осторожно начал Лунев, – мне казалось, что если они на слуху, то в них должно быть что-то, что притягивает к ним… Что-то, что отвечает вкусу и побуждениям сегодняшней публики. А ведь для поэта, как мне думается, важно улавливать голос масс.

      – Верно, – кивнула Вероника Николаевна. – Но это только одна сторона. Вторая же – в том, что поэт ведёт эти массы за собой. А для этого он должен быть твёрдым, как камень, как гранит, – пусть даже где-то глубоко внутри, – она скользнула взглядом по столику, по цветочным обоям на стене, по шкафчику у двери кухни. – Можно, конечно, обойтись без этого: писать сегодня одно, завтра совсем другое… По моде и вкусам. Настоящие поэты так, правда, не делают, но это тоже неплохо: публике зачастую нравится. Но вы-то, – она снова в упор посмотрела на Лунева, – вы претендуете на звание настоящего.

      – Хотелось бы, – Лунев через силу выдавил улыбку.

      Вероника Николаевна кивнула:

      – Насколько мне видится, задатки в