Дать Негру. Леонид Нетребо

невинных. Какая подлая суть в этом мнимом благородстве! Просто, выпячивая «жертвенность», бывшие щипачи, домушники, карточные кидалы, – а ныне «законники», «авторитеты» (слова-то какие высокие!), – как бы оправдываются перед миром и перед самими собой за несмываемую грязность.

      Однако, развивал Жорж свою обличительный спич, в нынешних произведениях искусства господствуют правила времен упадка нравов, ретушируя грязную суть. В книгах и фильмах – явно или завуалировано – уважение к ворам. Не мудрено: сейчас они хозяева жизни. В частности, спонсируют издания журналов, книг, кинофильмов, студий, клубов. Как не проявить к ним уважение, даже если в душе презираешь, – а ну-ка попробуй! Останешься неопубликованным, невыразившимся, непризнанным гением! И откуда взяться в нынешних произведениях доброму, вечному? Конечно, какие-то темы «доброго и вечного» затрагиваются, но воров ругать, воров называть ворами – ни в коем случае!..

      А ведь прав один из политиков, который воскликнул недавно (Жорж, на первый слух, воспринял ту речь, как проявление одиозности публичного деятеля): надо ворам ставить памятники! – пусть их дети и внуки сгорают от стыда за то, что их папа или дед был вором, жуликом, мразью!

      Жорж поймал себя на мысли, что, в раже гневного обличительства, слишком высоко забрался, невольно возвысился к политике, к тому, на что повлиять не может. Нет, увольте, разобраться бы с собой! Надо плясать от собственного, непосредственно пережитого.

      Наконец, утомившийся, он повергся в кресло, уронил голову в ладони и замер.

      Он снова и снова прокручивал в памяти автобусную ситуацию. Гневная, полуобморочная фантазия лепила свои фрагменты к обрывкам воспоминаний. После многих прокруток сложился клип, из картинок и мыслей, свершившихся и мнимых, в котором развязка давала начало новому, возможно, великому и, возможно, жуткому сюжету…

      «…Когда Жорж осознал, что деньги украдены, он вдруг, вопреки панике души, увидел себя со стороны: растерянного, жалкого, озирающегося, шарящего по пустым карманам. Тут же, с бешенным внутренним содроганием, он понял, что за ним сейчас, конечно, наблюдает вор-карманник – гадкое существо, которое его унизило и теперь имеет возможность наслаждаться низостью и бессилием, потому что низость и бессилие человека – и есть показатели состоятельности, успеха этого недочеловека. Чтобы не доставлять оному удовольствие, Жорж перестал озираться, перестал прощупывать складки одежды, перестал обследовать труднодоступное в автобусной толчее пространство под ногами. Он оцепенел, как истукан, остановил взгляд на оконном проеме. Автобус затормозил, люди стали выходить, натыкаясь на истукана, – застывшего от внезапной боли человека, – и что-то ему говоря.

      …Человек, окаменевший от беды, от обиды, превращался в Истукана с большой буквы. Истукан ничего не слышал, как, впрочем, и не видел, а лишь чувствовал, представлял того, кто сейчас смотрел на него, поверженного, возможно, только