Земля. Елена Крюкова

куды хватил, нахалюга ты, – сам себе прошептал, – в святые захотел, хотельщик…

      Ледоход, что явился перед ними передо всеми целым, из тающего по весне времени, потерянным миром, потерянным Раем их, шёл и уходил, и уплывал, и ничем было его не вернуть, даже самой горячей, о чуде, молитвой. Чуда! Чуда! Да разве будет с ними чудо? Чай, не при Христе живут.

      – Нетути для нас Ево второва пришествия… Черещур нагрешили мы… нагадили…

      Дети сбегали по берегу к ясной воде, окунали в нее пальцы, палки, кто-то палкою пытался с плёса – льдину подтянуть, а она, как рыба, вырывалась, ускользала.

      Солнце на землю лилось жёлтым густым молоком. Влас поднял к солнцу лицо. Щеками, веками, налитыми слезами, как горькой водкой, слепыми глазами ловил лучи, живое тепло. Долгой эта первая зима была. Долгой и горькой. Да теперь им полегше станет. Глядишь, и хозяйство наладят. А как крестьянину без хозяйства.

      А как ему – в силе мужику, по хозяйству руки и душа стосковались – да без бабы?

      Рядом, близко, в толпе стояла Вобла.

      – Ну, куды ж тут… ента – малявочка совсем… дажа и помыслити не моги… – сами по себе, ухмылисто, усмешливо бормотали обветренные губы.

      Вобла почуяла его взгляд, прокралась сквозь людей ближе, ближе. Вот рядом встала. И не отлепишь! И не отлипнет! Так его везде-всюду глазом и выцепляет!

      – Влас Игнатьич, – носом шмыгнула. – Глядишь?

      – А што, глядети уж заказано?

      – Да нет, – носом, дитё, опять хлюпнула. – Гляди себе на здоровье. А сегодня что делать будем? Тепло уж. Может, пахать?

      – Коней-то нетути.

      – А мы на людях!

      Смеялась уже во весь рот, без звука, только в горле у неё что-то хриплое, как у лесной птицы, перекатывалось и трещало.

      – И правду говориши, девка, – утёр рот, пальцем по усам провел, – на людях будем, боле не на ком…

      – А плуг в бараке лежит?

      – Тама ляжить. Да.

      – Тяжёлый!

      Ближе придвинулась к нему. И он не отодвинулся.

      – Чижелай, да. Да енто ничево. Справлюси.

      – Сам будешь за плугом идти?

      Не отвечал, смотрел, не нагибаясь, в прозрачные, холодные камни ее маленьких, косо вдвинутых под лоб глаз.

      Опять шмыгнула. Ладонью под носом мазнула. Ладонь о юбку вытерла.

      – Ну, а меня в упрягу возьми. Вместо лошади!

      Уже смеялся.

      – Куды табе? Ты ж не сдюжиши.

      – Сдюжу!

      – Не сдюжиши!

      – Сдюжу!

      – Смолкни, а!

      – Сдюжу, тебе говорю, дурак ты мужик!

      Баба поблизости оторвалась от созерцанья солнечной реки и последнего льда, сердито на Воблу глянула.

      – Экая девчонка дерзкая! Влас Игнатьич, это она вам говорит «ты»? Да дураком честит? Ах ты охальница!

      Вобла отмахнулась от бабы рукой, как от мухи. Умоляюще смотрела на Власа.

      Сердце