Земля. Елена Крюкова

поняла: знаю! прощаю! роди! только роди!

      Он вытянул шею, подался вперёд, закинул подбородок, окладистую, как у попа, серебряную бороду, вдохнул холодный ветер и напряг мускулы шеи. Заорал так, что люди, трясущиеся в кузове, позатыкали пальцами и ладонями уши.

      – Зёма-а-а-а! Люблю-у-у-у-у! Роди-и-и-и-и!

      Спиридон, в катящемся по иной дороге грузовике, вцепившись в борт кузова так, что пальцы побелели и костяшки посинели, будто это руки мертвеца вмиг стали, а не живого-живущего, не повернув голую голову, слушал, как отец надсадно, в муке, орёт.

      Мужики окидывали Спиридона нехорошими взглядами.

      – Слышь, батька твой как блажит.

      – Прощацца с зазнобою.

      – А ты што, яму, батьке, дорогу-ти перебежал? Ровно заец?

      Спиридон облизывал губы, будто поел сладкого.

      – Не перебежал. Оно само так случилося.

      – Случи-и-илося! – передразнил его колхозный тракторист Митя Верхогляд. – Явилося, не запылилося! Не-е-ет, перебежал. Перебежал!

      – Я бы тож перебежал, – вздохнул чёрный и кривой, будто кочерга, старик Левонтий Гущин. – Красивенька уж оченно башкирочка. Да и… одиноко живёть… сиротина… соблазну для парня целай воз…

      – Воз, воз! Вези вот таперя!

      – Грузовичок ентот нас прямехонько в гибель и вязёть!

      – Нишкни… ищо о гибели реча никакова нету…

      Спиридон смотрел на одиноко, вдали от толпы стоящую женщину. Тонкая, прямая, лицо обмотано ихней мусульманской белой тряпицей. В жару ли, в холод так вот обматывается. Мало кто видел ее власы распущенные. А вот он видел.

      «Да ведь и батька – видел», – подумал темно и страшно, сжал зубы до скрипа.

      Всё. Оборвалось всё. Нет возврата.

      – Што будет, не знаю, – губы сами говорили вслух.

      И мужики слышали это бормотанье.

      – Што, што! Господь нас не осудит! А люди – засудят!

      – За што засудят-то, братцы?

      – За всё хорошее! Да просто за то, што – на свете живём!

      – За то, што – мужики мы… Землицу отняли, работать на ней дозволили, да всё наработанное – в общой котёл… платы нет, урожая в закромах нет… ничево нет… да и самоё землицы – тож нет! а таперя и нас – не будеть!

      – Влась ить у их.

      – Влась, влась! повластвовал и слазь!

      – А што, Егорка, царя обратно хошь?!

      – Да ну яво, царя, в баню… при йим тожа неважнецки было-ть… как вспомнишь, в солдаты тя… у нас вот всю семью в мировую перебило…

      – Так то в бою! а тут, вишь, приходят и стрелют! прямо на пороге избы! енто – хороша влась?!

      – Влась всегды плоха, любая. Енто надо затвердить… запомнити на жизню всю…

      – Уж запомнили!

      – Запомнили – ищо разик повторитя… штоб из башки не выпало…

      Грузовик трясло. Туда, сюда качался кузов, и от борта к борту качались в кузове люди, будто они все были арбузы или дыни с заброшенной бахчи, и их, подмерзлый