Картина мира. Кристина Бейкер Клайн

спрашиваю я.

      Он вскидывает бровь на Бетси.

      – Я бы сказал, что праздную прямо сейчас.

* * *

      Бетси не появляется несколько недель – и вдруг влетает в кухню и едва ли не пляшет.

      – Кристина, мы помолвлены, – задохнувшись, выпаливает она, хватая меня за руку.

      – Помолвлены?!

      Кивает.

      – Представляете?

      Ты такая юная, собираюсь было сказать, слишком это поспешно, вы едва знакомы…

      А затем задумываюсь о своей жизни. О долгих годах, об ожидании, которое ни к чему не привело. Я видела, каково им вдвоем. Видела искру между ними. “У меня такое чувство, будто ты уже и так все обо мне знаешь”.

      – Конечно представляю, – отвечаю я.

      Через десять месяцев прилетает открытка. Бетси и Энди поженились. Когда они приезжают на следующее лето в Мэн, я вручаю Бетси свадебный подарок: две наволочки, которые я сделала сама и вышила цветами. Четыре дня провозилась с французскими узелками, чтобы получились маргаритки и крошечные петельки-листочки: мои руки, негнущиеся, узловатые, уже не слушаются, как прежде.

      Бетси пристально разглядывает вышивку и прижимает наволочки к груди.

      – Я буду их беречь. Они безупречны.

      Улыбаюсь. Они не безупречны. Линии неровные, лепестки цветов – острые, чрезмерно крупные, на хлопке чуть заметны следы распущенных швов.

      Бетси всегда была добра.

      Показывает мне фотографии их свадебной церемонии в глубинке штата Нью-Йорк: Энди – в смокинге, Бетси – в белом, в волосах – гардении, оба сияют счастьем. Ей думалось, рассказывает она, что после пятидневного медового месяца они отправятся на машине в Канаду, на свадьбу к близкому другу, но Энди сказал, что ему нужно вернуться к работе.

      – Он мне говорил еще до свадьбы, что так оно и будет, – сообщает Бетси. – Но я до последнего не верила.

      – Ты, значит, одна поехала?

      Качает головой.

      – Осталась с ним. Я знала, на что шла. Работа – это всё.

* * *

      Из кухонного окна я вижу Энди, он бредет по полю к дому, выбрасывает одну ногу вперед, а вторую приволакивает, походка неровная. Странно, что я сразу этого не заметила. Вот уж он в дверях, в забрызганных краской сапогах, рукава белой хлопчатобумажной рубашки закатаны до локтей, под мышкой – блокнот для набросков. Он стучит – два раза, уверенно – и тянет на себя сетчатую дверь.

      – У Бетси кое-какие дела. Ничего, если я тут побуду?

      Пытаюсь держаться невозмутимо, но сердце у меня колотится. Не помню, когда последний раз была один на один с мужчиной, если не считать Ала.

      – Да пожалуйста.

      Он заходит внутрь.

      Он выше и ладнее, чем я запомнила, темно-песочные волосы, пронзительные голубые глаза. Есть что-то лошадиное в том, как он потряхивает головой и переминается с ноги на ногу. Дрожкий гул сердца.

      В Ракушечной комнате он проводит рукой по каминной полке, стирает пыль. Берет мамин треснутый белый чайник, крутит в руках. Укладывает в чашечку ладони бабушкин наутилус помпилиус, листает тонкие, как паутинка, страницы ее старой черной Библии. Десятилетиями никто не открывал рундук моего несчастного