Бомба в голове. Виктор Голубев

про другого то, что окружающие рассказывали про него самого.

      – Не замечал за ним такого. И вообще я вам не верю. По-моему, вы пытаетесь оговорить своего бывшего коллегу.

      – Не верьте, это ваше право. Вы думаете, что хорошо его знали, но в наш сложный прагматичный век очень много двуличных и даже многоличных людей. Человек всё время приспосабливается к постоянно усложняющимся условиям обитания. Своеобразная душевная мимикрия, если хотите.

      – Вы тоже двуличный?

      – Да, наверное. Я сохраняю некие свойства своей натуры для себя самого и ни для кого более, – сказал он тоном, подразумевающим высокую степень откровенности. – Однако конфликт интересов вскрывается в первую очередь при совместной творческой деятельности. Любая творческая работа исходит прежде всего из удовлетворения личных амбиций, и утаить попутные мысли и чувства, работая в команде, становится делом очень непростым. Поэтому могу сказать вам со всей ответственностью: Белевского я знал лучше, чем вы.

      «Ну допустим, – подумал Виталий. – Работе Олег действительно отдавал бо́льшую часть времени, а сохранять независимость в компании рвачей может только очень сильная личность. Как говорится, с кем поведёшься, таким же козлом и станешь. Но для чего теперь всякие эзоповы басни? Почему бы не сказать прямо, что, по его мнению, Олег непосредственно причастен к последним событиям? Фактов у него, похоже, нет, есть только соображения. В таком случае на любые его соображения у меня есть свои».

      – Меня не покидает чувство, что вы боитесь правды, – сказал журналист, – намеренно вводя всех в заблуждение. Чем больше вы вспоминаете Белевского, тем это выглядит менее убедительно. Вы же говорите о себе. По крайней мере, вас выдают страстность и вдохновение, когда вы начинаете говорить о себе. Я не врач, но совершенно очевидно, что в вас самом сидит какая-то проблема. Разве я не прав?

      Проще всего Канетелину было бы сослаться на временное расстройство психики, что на самом деле служило бетонной преградой от посягательств на его человечность и порядочность. Он мог говорить что угодно, но обвинить его ни в чём было нельзя: в любой момент он мог оказаться невменяемым. Однако уже чувствовалось, что он с самого начала примеривался к роли изворотливой слизи. Он был неординарен, и его возбуждала игра эмоций, в которую он с великой охотой пытался втянуть Виталия.

      – Ну что ж, если я вам чем-то интересен, пожалуйста, поговорим обо мне, – подумав, предложил физик.

      «Чем-то, – ухмыльнулся про себя Виталий. – Прижучить бы психа. Сбить с него спесь, надругаться, в конце концов, над его жизненным кредо. Он запросто теряет самообладание, а в такие минуты любой человек наиболее уязвим: рушатся оплоты, и бетонные преграды превращаются в дырявую изгородь судьбы».

      – Вас не заботит излишний интерес следствия к вашей персоне? – Журналист попытался сделать вид, будто знает больше, чем говорит. – Моё-то внимание к вам вызвано как к человеку, а не как к одному из предполагаемых