Террорист. Евгений Штиль

не хочу, – я оглушенно мотаю головой.

      – Тогда объясни, почему от грязных мужчин пахнет сыром?

      – А кто здесь грязный мужчина?

      – Грязных мужчин здесь нет, это я чисто теоретически. Для поддержания разговора.

      – Может, сформулировать наоборот? Почему от сыра пахнет грязными мужчинами?

      – Логично! – Семен кивает. – А главное – по существу. Ибо мужчина, Тема, – существо специфическое. Раз в месяц в баню – святое дело, и пусть потом кто скажет, что он не чист и не свеж, а от носков его пахнет квашеным луком. Юный розанчик – вот что такое – повседневный мужчина! А насчет сыра – так я тебе прямо скажу: все враки! От и до!

      – Ты о чем?

      – А о том, – Семен снисходительно кривит губы. – Читал я, к примеру, вашего Робинзона Крузо, так?

      – Ну?

      – Ты не нукай, ты на вопрос отвечай: у него там козы были?

      – Были вроде.

      – Тогда зачем он просил кусочек сыра? Неужели не мог за двадцать восемь лет научиться гнать из козьего молока сыр?

      – Гонят самогон.

      – Из козьего молока? – Семен качает головой. – Сыр – да, но не самогон! Взбалтываешь, варишь, солишь – и готово! Вот я и спрашиваю: зачем он просил сыр?

      Голову у меня кружит. То ли от водки, то ли от мыслей о сыре.

      – А у кого он просил сыр?

      – Не у Пятницы же! Ясное дело – у Джимма.

      Я усиленно моргаю.

      – Какого Джимма?

      – Не читал, что ли? Они еще там на остров поехали. Сокровища искать. Корабль арендовали и двинули. Приехали, а там Робинзон с попугаем. Отводит в кустики и сыра кусок просит.

      В моей голове лопается петарда осознания.

      – Так это же Бен Ганн! Он просил, а не Крузо!

      Семен вскидывает голову, нервно теребит пучок волос на подбородке.

      – Ты не путаешь? Это ведь классика!

      – Ну да! Я ведь тоже читал. Кажется, в классе третьем. Хотя… – Я задумываюсь. – Козы у него, по-моему, тоже водились. У этого Бена Гана.

      – Вот видишь! А ты байки тут рассказываешь, – Семен удовлетворенно протягивает руку к бутылке. – Еще по одной?

      Я мотаю головой.

      – Мда… – тянет Семен. – Печально я гляжу на наше поколенье! Его грядущее – иль пусто, иль темно.

      – Это ты про кого?

      – Это не я, Артемыч, это Лермонтов. Хотя подписались бы многие… Эх, Темыч! Годы-гады-вагоны убегают назад, ночи, как перегоны, стук колес – словно град…

      – А это кто? Михайлик?

      – Дубина ты, Темыч! Это как раз я! Хотя Михайлик про это тоже писал: «Беда – не то, что молодость уходит, а то, что не уходит, вот беда». Разве не гений?!

      Когда речь заходит о гениях, мелочи жизни сами собой таят и тонут. Это чревато – во всяком случае, для меня. Центробежная сила разбрасывает студень мозгового вещества, безжалостно вжимает в стенки черепа, однако главной мысли я еще не утерял, и она для меня совсем даже не мелочь.

      – Мне бы зуб, Сема! Срочно и чтобы держался.

      Сема