Разин Степан. Том 1. Алексей Чапыгин

что знаешь все, что затевается у них… Ох, угарно, у меня голова что-то скомнет, на ветер ба ино ладно, да боюсь…

      – Чего убоялся, боярин?

      – Ведь мы послы от государя, мног народ очи откроет, а народ – вор, злонравный народ! Отаманов своих мало слушает, так зло бы кое над нами не учинили!

      – Страх мал, боярин! Турской посол, персицкой и иные в их городишке почасту стоят, мы, как все, – обыкли они к послам, ей-бо!

      – А, так? Я вот армяк накину, и пойдем. Армяк хоша скорлатной, да покроем всего к месту ближе…

      – Дай подмогу тебе, боярин!

      Молодой дьяк вывернулся впереди боярина в его половину. Пожилые с завистью глядели вслед; когда боярин занялся платьем, один сказал:

      – Обежит нас Ефимко! Боярина водит, как выжлеца[44] на ремне…

      Другой так же чуть слышно ответил:

      – То правда, Семенушко, обежал уж…

6

      Боярин Пафнутий с дьяками неторопливо вышел за плетень атаманского двора…

      Со сгорка видно им реку, белую от солнечного света. На серебре струй московские гости увидали страшные им челны шарпальников: длинные, с длинными веслами, почерневшие от воды и порохового дыма, опутанные толстыми ребрами полос из прутьев камыша. В челнах люди – в бархате, золотой и серебряной парче, в коврах; в красных шапках – запорожцы, в бараньих – донцы.

      – Сатанинское сборище…

      Боярин, бодая песок посохом, двинулся вперед. Дьяки – за ним.

      Толпа казаков выскакивала из челнов на пристань. На пристани другая толпа своих била в котлы-литавры, играла на трубах и дудках. Тут же с берега стреляли холостыми из длинных пушек на дубовых колесах. По серебристой воде ползли тучи дыма, пахнущие порохом. Крики сотен голосов:

      – Бра-а-ты з моря-а!

      На бревенчатую пристань казаки из челнов вели пленных: мужчин, связанных и оборванных, с чужими бронзовыми лицами, в крови и царапинах; полуголых женщин в пестрых штанах. Женщин казаки вели несвязанными – за косы.

      – Покупай, браты, ясырь! Всяка хрестится, жена будет!

      Лица вернувшихся с моря – в черной крови, запекшихся шрамах, руки – тоже. Пестрая толпа с пристани направилась к часовне на площадь.

      – К Мыколы! Морскому святому молебен за живое вертание з моря…

      – Хто пысьменный? Нехай тот и поп буде!

      – А ну, хрестись!

      – Гундосый, ты?

      – Тарануха?! Казак, здоров? Дай пощупаю, – жив…

      Люди, вырвавшись из зубов смерти, из холодной утробы моря, радостно, до ошаления, смеялись, кричали, пели. Не дослушав молебна у часовни, растекались по улицам, лезли в шинки, ели. Кричали:

      – Гей, крамарки[45], подавай бузу, тарань, шамайку!..

      Торговки с корзинами из тонкого камыша жались к шинкам и бойко продавали рыбу, хлеб, куски жареной баранины. В одном месте московские гости увидали будку, закрытую дубовыми бревнами с трех сторон, открытую с четвертой, закиданную камышовой крышей с дерном. В ней на ярком солнопеке на обрубке дерева сидел, весь коричневый и рваный, в лохмотьях красных штанов, в лаптях и синей выцветшей

44

Вы ж л е ц – собака-ищейка.

45

К р а м а р к и – торговки.