Рыцарский пояс. Тень Северного креста. Итела Карус

повернул голову к Малгожате, которая осталась лежать на скамье, не в силах двинуться с места от боли и отчаяния, охвативших ее.

      – А ты, девушка, готовься принимать меня каждый день, до тех пор, пока не понесешь. Уж постарайся сделать это поскорее – и мне, и тебе лучше будет. Не очень-то я люблю эту работу, но делать ее должен.

      И он покинул комнату.

      Малгожата решила, что жизнь ее кончена. Она была раздавлена сознанием того, что стала просто племенной кобылой для этого чудовища. Даже жеребец покрывает свою избранницу с какой-то видимостью страсти. А этот, она не знала, как и назвать его, растерзал ее тело, не сказав даже доброго слова. Зверь! Чудовище! И как с этим можно жить дальше?

      – Удавлюсь, – яростно проговорила она, – все одно удавлюсь. Не стану ему кобылой жеребой.

      – Да ты не ярься, девонька, – проговорила с жалостью Опка, – дай-ка я тебя отмою, и отдохнешь немного. Нелегко тебе пришлось, да, хотя другим бывало куда хуже. Однако руки на себя накладывать – это ж грех великий.

      Она помогла девушке подняться, смыла кровь и следы мужчины с ее тела и уложила несчастную в постель. А сама села рядом.

      – Когда меня захватили в плен эти звери окаянные, мне было пятнадцать, – начала она. – Брали меня прямо во дворе, на раскисшей земле, всем скопом. Как я выжила, сама не понимаю. Потом приставили меня к работе, в замке убирать да комтуру прислуживать. Тогда другой здесь был, таким не баловался. Но с воинами гарнизонными было мне трудно. Любой из них брал меня, когда хотел и где хотел. На мое счастье, понести я не смогла. А через несколько лет меня оставили в покое. Красавицей я никогда не была, а тут и состарилась как-то очень быстро. С тех пор просто служу в замке, а они себе другие развлечения находят.

      Женщина тяжело вздохнула, вспоминая пережитое.

      – Я ведь тоже руки на себя наложить хотела, – продолжила она свой рассказ, – но меня остановил местный священник. Старенький был совсем, но не злой, как другие. Душу человеческую понимал. Он и научил меня терпению. И ты терпи, голубка. Жизнь ведь на этом не кончается, может, и смилуется над тобой Господь, подсобит в родные края вернуться.

      – Ты думаешь, такое возможно, Опка?

      – А почему нет? Не век же тебе в этом подвале сидеть. Как понесешь, так тебя на свет божий выпустят. Сторожить будут строго, но все в руках Господа. Нельзя терять надежду.

      Ободренная словами служанки и устрашенная ее участью, куда более горькой, чем собственная, Малгожата немного успокоилась, взяла себя в руки и набралась терпения. Тем более что Опка все время была рядом, отвлекала разговорами, успокаивала и поддерживала. Понести девушке удалось лишь после трех месяцев каждодневных посещений комтура, недовольного тем, что он трудится впустую. Зато потом ее выпустили из опостылевшего подвала, и она наконец-то увидела солнце над головой. Рожала она в начале осени. Родила сына. Комтур велел назвать его Герхардом, но она называла Станеком. Мальчик, подрастая, отзывался на оба имени, он рано постиг науку хитрости и никогда не давал знать окружающим,