Фараон Эхнатон. Георгий Дмитриевич Гулиа

нею двое суток…

      Она удивилась.

      – Нет, мы лежали. Мы не спали, – пояснил он.

      – Это другое дело.

      Она улыбалась обворожительно. Улыбалась, разливая вино в золотые чарки.

      – Так что же я хотел сказать? – Он легонько коснулся ладонями ее упругих сосков. – А вот что: она не стоит твоего мизинца.

      Нефертити чуть взгрустнула. Но он не видел грусти на лице ее…

      «…Ты вспоминаешь публичную женщину, которая далеко… А эта? Которая в этом городе… Которая в Южном дворце… Что ты скажешь мне о ней? Ты думаешь, я ничего не вижу? Ты думаешь, у меня не прежнее любящее сердце?.. Ну произнеси, ну скажи ее имя… Произнеси вслух: Кийа… И тогда мы поговорим о ней…»

      Он опустил голову на ее колени. Над ним, как два ярких облачка на синем небе, сверкали ее губы. Они шевелились, словно от ветра. Который в небесных сферах. Губы приближались к нему. И когда он почувствовал прохладу их и сравнил эту прохладу с той, которую дарила та, публичная женщина, его величество сказал про себя: «Нет, Нафтита – краше, Нафтита – лучше…» И вот глаза их совершенно слились. Они как бы стали одним – большим и священным – глазом. Магическим глазом небесного отца…

      Она выглядела молодою. Словно бы не родилось у нее шестеро дочерей. И кожа у нее лоснилась, как у девственницы. Икры ног ее были крепки, как дерево. Разве она была лучше семнадцать лет тому назад? Разве печать времени испортила это замечательное произведение искусства из мяса и крови?..

      – Ты красива, очень красива, – шептал он.

      – Не любишь ты меня, – сказала она.

      Он не опроверг этого утверждения. Он целовал ее в шею, щеки, груди.

      – Не любишь меня…

      А он всю, всю ее покрывал поцелуями.

      – Она была лучше?..

      Он жадно тянулся к ней.

      – Она жива еще?

      – Не знаю.

      Не до той публичной женщины сейчас…

      – Неужели я лучше ее? – спрашивает Нефертити.

      – В тысячу раз…

      Он целует, целует, целует ее. Нет, кажется, страсти на свете, которая была бы сильнее этой.

      – В тысячу раз, – говорил он.

      – В чем же? Чем же? – допытывается она.

      – Всем.

      – Это не ответ.

      – Вот этим! – Поцелуй в губы. – Вот этим! – Поцелуй в левый сосок. – Вот и этим! – Поцелуй в правый сосок. – Вот этим!

      И каждый поцелуй – что тавро на теле неподражаемо нежной и упругой антилопы.

      Наконец-то она отдышалась… Дала ему конфет. Напоила вином из своих рук. Он жадно съел пирожное. Принялся за второе. Прихлебывая вино…

      Она сказала:

      – Я счастлива.

      – Да?

      – Очень. Я одолела публичную женщину.

      Он подумал.

      – Одолела? – спросил он.

      – Ты так сказал…

      Шутила она или говорила всерьез? Говорила счастливая? Или с обычным женским притворством, которое не знает границ и под сводами дворцов?..

      Он любил ее за маленькие ножки и широкий, полный страстного дыхания нос, за все женское