Дмитрий Донской. Сергей Бородин

когда поднял глаза, встретил серый непреклонный взор:

      – Не запамятовал ли, кмете?

      Теперь уже не сына, а воина спрашивает он кротко, но строго.

      В памяти Кирилла встали слова Дмитрия, сказанные Боброку на башне, и он ответил твердо, глядя в глаза Сергию:

      – Храню слова князя нашего до скончания жизни.

      – А о татарах тебе вестимо? Где они, сколько их идет?

      – О том вестимо одному только князю, отче.

      – Князь твой в Москве? Ты с Москвы скакал? Разве Москва еще молчит о враге?

      – Не дело воина слушать посадское разноголосье, отче.

      – Но к врагу гнев единомыслен, а не разноголос.

      – Прости, отче.

      – Уповая на Господнюю кротость, смири гордыню свою и не искушай ни Исусова милосердия, ни человеческих сердец.

      – Благослови, отче.

      Сергий, может быть, не расслышав или задумавшись о чем-то, отвернулся к пчелам, не благословил, и Кирилл не знал, ждать ли ему ответа от Сергия для князя. Игумен сейчас говорил с гонцом великого князя, а ничего не сказал в ответ!

      Кирилл стоял, выпрямившись, озаренный гневным заревом вечера. Позлащенная зелень смородинника сияла, густо обрызганная крупными каплями рдеющих ягод. И лицо Кирилла багровело.

      Так стоял он, пока Сергий, не оборачиваясь к нему, отошел к другому улью и не спеша ушел между колод и кустов вдаль.

      Тогда Кирилл стиснул кулак и хотел кинуться вслед за игуменом, выдавить из него ответ для князя или признание, – почему он не ответил? Но так тихо удалялся Сергий, так спокойно сложил за спиной руки, столько кроткого мира было в этой удаляющейся чуть сутулой спине, что Кирилл почувствовал: весь гнев, разгоравшийся в нем, угас. Лучше смолчать и кинуться прочь, дальше от этой обители мира.

      Кирилл пошел по тропинке обратно и увидел келейника, молча ожидавшего за кустами. Тут впервые заметил, что келейник громаден, что он превосходит ростом и могутной широтой плеч даже его, Кирилла. И если Кирилл, волосатый, неопрятный, был похож на чернеца, облаченного в воинские доспехи, келейник казался воином, укрывшимся под черной рясой. И, не говоря ни слова, он шел перед Кириллом по дощатым проходам между строений, пока не вывел его к просторной избе невдалеке от ворот.

      – Тут отоспи, кмете.

      – Надо сперва коня глянуть.

      – Конь во дворе.

      Конь в полутьме навеса похрустывал сеном. Кирилл хозяйственно подошел снять седло. Пряжка, затянутая не его рукой, долго не поддавалась. Кирилл ободрал палец о железо, силясь вытянуть защемленный ремень подпруги.

      Келейник, стоявший в отдалении, спросил:

      – Что там у тебя, кмете?

      И подошел ближе. Оттянув двумя пальцами пряжку в сторону, он отпустил подпругу, и седло сползло с потника.

      – Что же ты, кмете, простой воинской пряжки отстегнуть не можешь?

      – Устал, отче. А откуда у тебя разум воина?

      – Аз есмь на послушании в обители сей, но допрежь того ведал бранную потеху. Ты, вижу, мало еще воинский обычай сведал? А конь добр.

      И