Китайский дневник. Вячеслав Сергеевич Малых

разом со всех сторон. В воздухе клубился прозрачный пар, лучи солнца пронзали его насквозь, дробились и преломлялись в мельчайших капельках влаги, зависших в воздухе. Сквозь пар и свет предметы казались нечеткими, словно выхваченными из миража. Комната была заполнена цветами и растениями, в каждой из четырех стен были большие затуманенные окна, за которыми можно было различить потрясающий вид на горы Цан. В целом же то место, куда я попал, напоминало небольшую оранжерею: повсюду были свежая зелень и цветы. Комната была довольно просторной, к стенам прижимались тяжелые и громоздкие шкафы и полки с цветочными горшками. На одной из полок красовалась покрытая испариной большая жаба из полупрозрачного зеленого нефрита. Цветочные горшки покрупнее располагались на полу, в дальнем углу стояла кровать с паланкином; а передо мною, спиной ко мне, на инвалидном кресле сидел человек перед старым ламповым телевизором с выгнутым экраном. Меня сразу поразили волосы обитателя тайной комнаты – очень длинные, почти до пола, и совершенно седые. По телевизору показывали что-то вроде сводки новостей, но изображение было нечетким. Звук тоже дребезжал и прерывался, так что слова мандаринского диалекта было очень сложно разобрать.

      Вся эта картина, внезапно представшая передо мною, вдруг пробудила во мне какое-то сладостное и томящее чувство, столь редкое в нашей повседневной суетливой жизни. Словно бы припомнил давний детский сон и на какой-то момент застыл в попытке вспомнить подробности этого сна, такого светлого и странного… В тот миг я забыл и про свое недавнее удивление во дворе около дома, и про то, как я здесь оказался, и про сам дом. Я просто стоял и смотрел на эту комнату, наполненную цветами и распылителями пара, на эти лучи, озарившие странный силуэт в кресле, на эти серебряные волосы, ниспадавшие одной небрежной волной. Я видел нечеткое отражение лица человека в экране, на котором всё время что-то мелькало. И отражение это было страшным, но это я осознал уже потом, когда проворачивал в памяти всю представшую передо мною картину. Контуры отраженного в экране лица меняли очертания, а его части перетекали одно в другое. Человеческий рот превращался в оскал звериной пасти и вдруг наползал на лоб, оставляя затянутую кожей поверхность на том месте, где только что были губы, в то время как серый воловий язык вываливался откуда-то из лба; глаза играли в догонялки, и иногда их становилось больше двух, иногда оба глаза терялись где-то в волосах, падавших на лоб, а иногда всё лицо вдруг вспыхивало гроздью маленьких паучьих гляделок… Но в тот момент созерцание этого зыбкого образа, дробящегося в помехах телепередач, не вызывало во мне ни капли смущения, было чем-то вполне естественным и дарившим, как и всё окружение в комнате, ощущение покоя и умиротворения… Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я самопроизвольно сделал шаг вперед и вдруг был остановлен чьей-то рукой, мягко упавшей мне на плечо.

      ‒ Не надо тревожить ее, – тихо шепнул мне в ухо Манфу. – Пойдем завтракать.

      Он