Гадкие утята. Свами Матхама

нельзя иначе, присмотримся к совести и Нарциссу по отдельности. Будучи расколовшейся эмоциональностью, они поддерживают друг с другом внутренне отношения. Нарцисс, например, пользуется совестью, как своей принадлежностью. Это тоже вздор – оставаться ему всю жизнь болваном! Лучше он будет много читать.

      Присмотримся, что это за башня из слоновой кости, в которой Нарцисс обитает?

      Ни на чём не основанная Надежда на своё бессмертие была у моей матери. Она однажды сказала об этом. Эта слепая Надежда противоречила здравому смыслу: смертность на земле составляет сто процентов. Пожалуй, такая Надежда – есть предельное выражение самолюбования, и, взирая на Нарцисс с позиций здравого смысла, я смеюсь над его Надеждой на бессмертие, но К. Г. Юнг вставляет в мой смех свою реплику: «Бессознательное стариков ничего не знает о смерти». Эта Надежда принадлежит всем, не только моей матери. Это автохтонное представление Нарцисса о себе.

      Такое представление кажется бессмысленным только на первый взгляд. Для ценности, как Надежда на бессмертие, у Нарцисса никогда не кончается энергия. Может быть, причиной представления о бессмертии является эта бесконечная энергия? Сама совесть подсаживается на этот источник. Нарцисс ведь не должен быть прорехой на обществе, и совесть его мучает: «Делай зарядку!». Энергия Надежды идёт на развитие Нарцисса. Совесть и Нарцисс делают общее дело.

      Общее дело – это поведение. И нетерпимая, слепая «самая самость» становится потрясающе терпеливой, совестливой и зрячей. Каким-то образом из нетерпимости к иному представлению о себе, кроме бессмертия, возникает зоркое терпение в этом поведении. Я хотел ходить в школу в ботах с молниями вместо шнурков. Они стоили десять рублей. Их хватало на год. Мать под предлогом, что денег нет, отказывала мне в ботах и покупала ботинки, которые стоили дороже бот… Эти ботинки противно лоснились, их носки загибались и быстро облуплялись. Они служили тоже не больше года. Вкус у матери принадлежал прошлому поколению. Она обувала она меня, как Нарцисс, по своему вкусу.

      Я с детства привык к отказам во всех желаниях и не слишком удивлялся, но меня мучила зависть к сверстникам в ботах. Они казались мне небожителями. Я стыдился стоять рядом с ними в ботинках и, кажется, как слепо влюблённый в себя индивид, должен лечь и помереть, но вместо этого я надеялся на будущее. Мой Нарцисс мог воспрянуть, обувшись в боты на следующий год. Вроде бы, мать обещала их купить… Но на следующий год она заказала зимние ботинки у дяди Вани, они оказались неимоверно скользкими. Я сначала не мог и шагу в них ступить, но мне предлагалось их ценить: «Какие боты? Ботинки купила за сорок рублей!». В итоге я чувствовал себя два года подряд, как корова на льду. Мой Нарцисс пребывал в мрачнейшем настроении. Я не мог восхищаться собой, но надежда на будущее не иссякала! Она просто отодвинулась.

      Как инграмма Хаббарда, Надежда рассчитана хоть на год, хоть на девяносто лет.

      Я