Охота за древом. Стихи и переводы. Александр Милитарев

он, так вздымал он важно грудь!

      «Хоть хохол твой и приглажен, – я заметил, – но отважен

      должен быть ты, ибо страшен из Страны Забвенья путь.

      Как же звать тебя, о Ворон, через Стикс державший путь?»

                              Каркнул ворон: «неверррнуть!».

      Что ж, не мог не подивиться я руладе странной птицы:

      хоть ответ и не был связным, к месту не был он ничуть,

      никогда б я не поверил, чтобы в комнате над дверью

      видел этакого зверя кто-нибудь когда-нибудь —

      чтоб на мраморной Палладе вдруг заметил кто-нибудь

                             тварь по кличке «Неверррнуть».

      But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only

      That one word, as if his soul in that one word he did outpour.

      Nothing farther then he uttered – not a feather then he fluttered —

      Till I scarcely more than muttered «Other friends have flown before—

      On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before.»

                            Then the bird said «Nevermore.»

      Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,

      «Doubtless,» said I, «what it utters is its only stock and store

      Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster Followed fast and followed faster till his songs one burden bore —

      Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore

                           Of «Never – nevermore’.»

      But the Raven still beguiling all my fancy into smiling,

      Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;

      Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking

      Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore —

      What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore

                              Meant in croaking «Nevermore.»

      This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing

      To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom’s сore

      This and more I sat divining, with my head at ease reclining

      On the cushion’s velvet lining that the lamp-light gloated o’er,

      But whose velvet-violet lining with the lamp-light gloating o’er,

                               She shall press, ah, nevermore!

      Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer

      Swung by Seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.

      «Wretch,» I cried, «thy God hath lent thee – by these angels he hath sent

      thee

      Respite – respite and nepenthe from thy memories of Lenore;

      Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!»

                               Quoth the Raven «Nevermore.»

      Испустив сей хрип бредовый, гость мой вдаль глядел сурово

      как певец, когда сорвется с вещих струн последний звук.

      Так сидел он, тень немая, черных крыл не подымая,

      и вздохнул я: «Понимаю: ты пришел ко мне как друг,

      но тому, чей дом – могила, ни друзей уж, ни подруг…»

                             «не вернуть!» – он каркнул вдруг.

      Вздрогнул я слегка (ведь тут-то в точку он попал как будто),

      но решил: «Припев унылый – все, что слышать ты привык

      в чьем-то доме, на который Фатум, на расправу скорый,

      натравил несчастий свору, и убогий твой язык

      в этой скорбной партитуре лишь один припев постиг:

                             «не вернуть!» – тоскливый крик».

      Усмехнулся я украдкой, так легко найдя разгадку

      этой тайны, и уселся в кресло, чтоб слегка вздремнуть…

      Но взвилась фантазмов стая надо мной! И в хриплом грае,

      в дерзком, мерзком этом грае все искал я смысл и суть.

      В том зловещем кличе птичьем все хотел постичь я суть

                            приговора «не вернуть!».

      Так сидел я без движенья, погруженный в размышленья,

      перед птицей, что горящим взором мне сверлила грудь.

      Передумал я немало, головой склонясь усталой

      на подушек бархат алый, алый бархат,