Ринордийский цикл. Книга 1. Идол. Ксения Михайловна Спынь

Интересная идея, да, но не смешите меня, это не может быть всерьёз.

      – Просто идол какой-то, – пробормотал он. – Я надеюсь, вы ему жертвы не приносите?

      Собеседники недоумённо переглянулись, потом Зенкин тихо засмеялся.

      – Нет, – сказал он, – пока обходилось.

      На заднем плане, в глубине парка, музыка вдруг расцвела, превратившись в настоящий вальс, а потом рванулась за рамки, выплеснула всю мощь, которая таилась в ней. Танцовщица закружилась так стремительно, будто порыв ветра обошёл толпу, будто в этом порыве и есть вся жизнь, а остальное – только ненужные условности. Раз и два облетела она всех по кругу, и ещё, и ещё раз, но музыка вновь стала строгой – и танец резко замедлился, встав в жёсткие рамки.

      – Подождите, – Лунева вдруг осенило. – Что тогда с государственным режимом?

      – Демократия, – сказал Зенкин. – Только демократия. Официально везде так записано.

      – Но как же! Ведь при таком тотальном контроле это самый настоящий…

      – Демократия, – отрезал Редисов. – Он сказал: демократия.

      Молчание никто не решился прервать: оно было категорично.

      Встреча закончилась довольно поздно. Было уже совсем темно, несмотря на лето, да и прохлада спускалась к земле. Дамы и господа постепенно расходились.

      При прощании Зенкин как будто внезапно вспомнил:

      – Ну, как тебе фройляйн?

      – Кто? – не понял Лунев.

      – Фройляйн Рита. Ну, Ритка.

      – А, эта, – вспомнил Лунев и немного задумался. – Она не в моём вкусе.

      3.

      Ночной город был странно тих. Это не умиротворённый покой пришёл, чтобы всё отдохнуло, скорее строгое молчание, в котором вдруг может быть произнесено роковое слово.

      Он помнил путь, но очертания города переменились за время его отсутствия. Чёрные тени вставали не там, где надо, а совершенно в других местах, так что несколько раз он начинал было сомневаться: а не сбился ли он с пути?

      Всё было непонятно здесь, вдоль тянущихся в длину линий, и там, где горели фонари, они горели неуверенно, блёкло. Обманчивый свет делал видимой дорогу, но всё с обеих её сторон превращал в фантасмагорию, жуткую сказку вне времени и пространства.

      Только несмотря на игру световых пятен рациональная часть Лунева смогла отвергнуть эти фантазии и без всяких приключений вести его к дому, пока поэт внутри напитывался впечатлениями. В частности, этой нервной и вечно встревоженной личности вдруг показалось, что из темноты города за ними наблюдают. Лунев отметил это как любопытный факт внутренней деятельности и хотел было двигаться дальше, но образ чужих глаз, неотступно наблюдающих за каждым его движением, завладел всем его существом. Поддавшись тревоге, он развернулся, чтобы найти, может быть, в непроглядных тенях таинственного наблюдателя.

      Никого.

      Только тёмная улица, по которой он сейчас прошёл, и силуэты зданий, сходящиеся в одно беспорядочное нагромождение вдалеке. Вопреки здравому смыслу, казалось, что в той стороне