Великий распад. Воспоминания. И. И. Колышко

и Шереметевы осведомили царя о репутации Вышнеградского, царь только усмехнулся:

      – Пусть уворует 10 миллионов и даст России сто…

      Назначение Вышнеградского было первым нарушением вековых традиций укомплектования российского правящего аппарата (фавориты Екатерины, Анны и Елисаветы не в счет)³¹⁵. Большевики кичатся своей смелостью в этой области. Но в ту пору посадить на кресло Абазы, Рейтерна и сонма сановников, коих портреты украшали приемную министра финансов, поповича и «темного дельца», без намека на «связи» и без служебного стажа, было немногим менее смело, чем назначение на министерские посты фармацевта Бриллианта (Сокольникова)³¹⁶, писаря Ворошилова³¹⁷ и друг[их]. Предтеча Витте – Вышнеградский – сломил не только традицию бюрократическую, но и норму этическую. Много было у кормила правления царской России людей невысокого ума и небезупречной нравственности (писал об этом еще Валуев³¹⁸), но не было еще случая столь откровенного игнорирования с высоты престола того, что называли «гласом народа». Страница русской истории в этом смысле была перевернута довольно резко.

      Из Аничкова дворца вновь назначенный министр приехал прямо на Караванную к кн[язю] Мещерскому. И, низко склонившись в дверях, пробасил:

      – Из кабинета его величества мой первый визит в кабинет вашего сиятельства…

* * *

      На одной из «сред» кн[язя] Мещерского, густо усеянной сановниками и чающими движения воды, я возлежал в маленькой гостиной на моей любимой турецкой тахте, вслушиваясь издали в гул торжествующих и заискивающих голосов. Хозяин предоставлял полную свободу гостям и часто не мог толком назвать их фамилии. Был он тогда в зените своего влияния, хотя им не кичился, принимая, со свойственной ему неуклюжей грубоватостью, всех, кто к нему льнул. А льнули к нему, после назначения Вышнеградского, массы. Сидя в центре собрания, где каждый примащивался как мог и умел, Мещерский, по обыкновению, больше говорил, чем слушал, и говорил, как всегда, на злобу дня. Злобой же дня было обретение нового кудесника финансов. Увлеченный своей победой, ментор дома Романовых безапелляционно решал проблемы, в которых мало смыслил. Возражающих почти не было. От времени до времени только пытался в чем-то усомниться заика Сазонов, специализировавшийся на народном хозяйстве, единомышленник ненавистного Мещерскому Шарапова³¹⁹. В ту пору этот Сазонов играл в четыре руки – у Мещерского и у Шарапова. Спустя 6 лет он доигрался до редакторства известной газеты «Россия», закрытой за амфитеатровский фельетон о семье «Обмановых». А еще через 6 лет пригрел старца Распутина.

      Под гул голосов из соседней комнаты я начинал дремать. Но дверь распахнулась и в гостиную вошел огромными шагами огромный человек в длиннополом сюртуке. Из-под одной его штанины нагло болталась белая тесемка. Я уставился на эту тесемку.

      – Витте, – раздался надо мной сочный тенорок.

      Ко мне протянулась большая рука, но я, как загнипотизированный,