Жизнь идиота. Илья Бояшов

институтской художественной самодеятельности были свои погремушки – всякие там худсоветы и прочее. Мастеру настойчиво рекомендовали ставить что-нибудь из советской жизни.

      Однако тот замахнулся на «Макбета».

      Я играл короля Дункана. До сих пор помню первую фразу:

      Кто этот окровавленный солдат?

      Мне кажется, мы от него узнаем

      О ходе мятежа[1].

      Роль дряхлого старикашки оказалась необременительной – короля ухлопывали чуть ли не в первом акте. Затем я имел возможность наблюдать из-за кулис, как мучаются наряжен ные однокурсники, пытавшиеся изобразить нешуточные страсти.

      По ходу дела я появлялся на сцене еще и в образе стражника. Людей катастрофически не хватало.

      Назначена была премьера, в клуб набилось народу со всех курсов. На свои места прошествовали члены все того же худсовета, разгневанные строптивостью нашего руководителя.

      Как и следовало ожидать, спектакль с треском провалился.

      Уж в чем мы оказались настоящим театром, так это в интригах. Труппа мгновенно распалась. Часть интриганов во главе с Левантом перешла к более удачливым самодеятельным мэтрам. Мастер еще возился какое-то время с оставшимися. Мыкались по разным местам и в конце концов закончили свое совместное существование в Институте киноинженеров, где на последнем издыхании пытались поставить что-то из Арбузова.

      Разбежавшиеся по другим коллективам честолюбцы называли Мастера патологическим неудачником. Как только его не ругали после незадачливого «Макбета»!

      А я ему благодарен.

      Как-то совершенно случайно и неожиданно для меня самого он открыл мне дверь в еще один сумасшедший дом – в питерский Дом писателя.

      Местечко сразу пришлось мне по вкусу: и трех лет не прошло, как я стал постоянным обитателем «палаты № 6» на набережной Кутузова.

      Дело в том, что именно Мастер прочитал мою первую повесть. Кое-что я уже тогда пописывал. Но прятал в стол. А повесть почему-то отнес ему на суд.

      Мастер посмеялся, конечно, но неожиданно отправил меня к своему другу – поэту Шестакову.

      А тот недолго думая – к писателю Сурову.

      Валерий Петрович Суров вел крошечное лит объединение в далеком Тосно – туда из города приходилось добираться больше часа.

Суров

      Писатель Суров очень любил женщин, выпивку и вообще жизнь. Был он человеком рабочим, родом из Казани, и кем только не вкалывал: монтажником в Набережных Челнах, шахтером в Норильске, где заработал силикоз. Подозреваю, эта болезнь и свела его впоследствии в могилу.

      Он несколько раз разводился. А женился всегда по любви. От разных жен у него было много детей. Я лично знаю пятерых. Детей он никогда не бросал – помогал им чем мог. И рассказы у него были под стать биографии – про шоферов, монтажников, верных и неверных жен. Неудивительно, что Петрович ожидал подобных тем и от своих подопечных.

      Возможно, я был бы и рад писать об общежитиях и бригадах. Но с таким жизненным материалом,

1

Перевод Б. Л. Пастернака.