Там, вдали, за… Повесть и рассказы. Сергей Чевгун

было в понедельник и вторник. А в среду то ли Елена Павловна куда-то на минутку выскочила, то ли пиджаки с платьями опростоволосились и чужака пропустили, но только на любезное: «Входите!» – открылась дверь, и в кабинет вошел какой-то старик в немодном пиджаке. Никаких знаков внимания в руках у посетителя не было.

      – Евсеев я, Валентин Федосеевич, – представился вошедший. – Извиняюсь, что побеспокоил, – и нерешительно затоптался в дверях.

      – Да вы садитесь, Валентин Федосеевич, – с привычной любезностью отвечал Рябцев, в то же время пытаясь вспомнить, где он мог раньше видеть это лицо. – Извините, вы не из Совета ветеранов?

      – Евсеев я, – повторил посетитель, нескладно опускаясь на стул. – Воевал, было дело. Не спорю. А в Совет я уже лет двадцать не хожу. Что там делать? Кому мы сейчас нужны? – и сердито взглянул на профессора.

      Тот заметно смутился. Тем не менее, годами выработанная вежливость его не оставила.

      – Я вас слушаю, Валентин Федосеевич, – Рябцев поощрительно улыбнулся.

      – Колька к вам поступал, то есть внук мой. На исторический.

      – Ну и как успехи? Сколько баллов набрал?

      – В том и дело, что не набрал, – был ответ.

      – Что ж, бывает, – посочувствовал Рябцев. – История – наука серьезная…

      Но продолжить не успел – Евсеев его перебил:

      – Да что там серьезного? В книжке же все написано! Выучи да ответь, только и всего. А Колька не такой. В меня, что ли, дурака, пошел? Он как думал, так все и написал. А теперь мне же боком его писанина выходит.

      – Вы-то здесь при чем? – удивился Рябцев.

      – Как – при чем? Это же я ему про войну рассказывал! Как думал, так и говорил. А он все это потом на экзамене выложил.

      – Я вас понимаю, Валентин Федосеевич, прекрасно понимаю, – мягко заговорил Рябцев, невольно косясь на дверь. – Но ведь на то они и экзамены, чтобы отбирать наиболее подготовленных. Многие не поступают, но не расстраиваются, упорно готовятся и снова к нам приходят. И не надо так переживать. Вот увидите, на следующий год ваш внук обязательно поступит.

      – Может, и поступит. А мне все равно его жалко, – продолжал упрямиться старик. – Он ведь все от души: что думал – то и написал. А теперь что? Зря, выходит, я ему про войну правду рассказывал?

      Здесь Евсеев поднялся и вышел, не прощаясь. Отрывисто стукнула дверь. И тотчас же снова открылась, пропустив в кабинет очередной костюм с аккуратным букетом гладиолусов.

      – К вам можно?

      – Да, конечно…

      А за костюмом уже протискивалось платье, держа перед собой коробку конфет «Незабываемое».

      Так закончилась среда. Утром в четверг Рябцеву позвонили из мэрии. Сказали, что включили в рабочую комиссию по подготовке к празднованию очередной годовщины со дня освобождения Города, просили приехать к четырем. Пришлось согласиться. Ну, куда от такой просьбы денешься?

      А ближе к обеду в телефоне