Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив. Семён Владимирович Колосов

из кобуры обрез и положил его на стол дулом к пленному красноармейцу, затем снял шинель и обнаружил под ней сермягу2. Рассыпая повсюду звенящие горошины снега, встряхнул шинель.

      Братухин последовал его примеру. Под шинелью офицера был военный китель, который плотно облегал его выпяченный живот и оттопыренный налитый зад. Когда Братухин ходил, он чуть выпячивал свои большие, надутые как меха, ягодицы. При каждом шаге они перекатывались, и это бросалось в глаза. Однако полнота охватила только бёдра да живот Братухина, лицо его вовсе не было толстым, да и другие части тела были вполне праведного вида. Глаза его – серые, почти бесцветные, наверное, больше из-за редких и светлых, как сухая трава, бровей и тонких почти незаметных ресниц. Волосы такого же цвета как брови и короткие, как у мальчика, а по бокам чуть в мелких кудряшках, но с первыми признаками облысения: со лба к макушке протянулись длинные залысины, а волосы уже были не такие густые. Лицо офицера начисто выбрито и какое-то красноватое. Уши из-за короткой причёски топорщились в стороны, и обязательно эта улыбка-оскал. Он то и дело растягивал губы, обнажая ровный частокол белых зубов.

      Старуха, отдышавшись, тоже освободилась от своих одежд и размотала шали.

      – А вы чьи будете? – спросил отец Михаил, подходя к Братухину.

      Братухин взглянул на священника, а потом ответил:

      – Колчаковские мы.

      Братухин заметил на груди отца Михаила мутный медный крест, местами покрытый зеленоватой патиной3, но ничего не сказал.

      Уловив его взгляд, отец Михаил протянул офицеру руку и представился, после чего последовал примеру военных и снял с себя тулуп. Под тулупом, естественно, была ряса.

      В помещении становилось теплее, и снег таял. Он струйками сбегал с валенок, образуя на грязном полу лужицы; скатывался в прозрачные бусинки воды и как украшение сидел на овчинных воротниках и шапках.

      Батареи были тёплыми, но едва ли они могли хоть что-нибудь обогреть. Основной поток тепла валил из котельной. Там была уже летняя жара, и Братухин с казаком развесили на трубах свои вещи.

      Вернулся Нелюбин, станционный смотритель и третий солдат.

      Солдат передал ключ Братухину и снял с головы башлык. Он протёр запотевшие очки, и все успели рассмотреть его худощавое лицо с впалыми щеками. Лицо его, хоть и несколько болезненного вида, всё же было красивым, каким-то даже аристократичным, с утончёнными чертами. Надев очки, он обвёл присутствующих большими и уставшими, как у некоторых икон Богородицы, глазами. По бокам его щёк с пышной, но примятой башлыком причёски спускались тёмно-русые бакенбарды, вьющиеся книзу завитушками.

      – Это наш студент, – радостно заявил Братухин, представляя солдата, – Егор Гай.

      – Здравствуйте, – Егор протянул руку стоявшему рядом священнику, и тот ответил ему: «Отец Михаил». Егор прошёлся по залу и со всеми поздоровался за руку.

      – Будет ли что отведать, хозяин? – спросил Братухин станционного

2

Сермяга – кафтан из грубого некрашенного сукна.

3

Патина – оксидно-карбонатный налёт на меди.