Малороссийская проза (сборник). Григорий Квитка-Основьяненко

Как себе, Степанович Тихон, хочешь, а мы свое дело будем делать, как знаем.

      Сказали эти люди и разошлись.

      Долгонько ещё сидел наш Тихон подле ратуши и что-то все думал; потом встал, тяжко от сердца вздохнул и пошел себе тихим шагом домой.

      – А ну, старая, – так говорил он жене своей, пришедши домой, – какую тебе и дочкам нужно одёжу, самую не важную, то себе отбери и берегите как глаза, чтоб на год и больше стало, потому что не буду вам ничего нового делать, даже пока вас Господь не помилует; а лишнее все подай.

      – А тебе на что? – спрашивала жена.

      – Але! Я-то уже знаю на что. Отбирай же скорее, да и подавай сюда.

      – Что ж там отбирать? Это бы то и плахты, и юбки, и намиста, и мои очипки?

      – А то ж! Все, до чего теперь дела нет, все подай мне.

      – Да что ты это выдумал? А с чем же я или дочери в праздник выйдем в люди?

      – Прошли наши праздники и гулянья! Теперь будем думать, как пропитаться да и людям помочь дать… да полно долго болтать: когда не хочешь вынимать, так подай ключ от сундука…

      Еще Тихон и недоговорил, а уже Стеха, его жена, и рванула ключ от пояса, и кинула ему под ноги, а сама и выбежала к дочерям, чтоб им пожаловаться; потому что знала натуру своего старого, что когда что надумал, то хоть спорь, хоть бранись, а уже он от своего не отступится; и уже не будет много говорить и настаивать, а молча сделает, как хотел.

      Поднял Тихон, не говоря ни слова, ключ, отомкнул сундук и все-таки молча стал разбирать. Что им откладывает, что особо отбирает, а как кончил совсем, поднял свое да, идучи в комнату, говорит жене и дочкам:

      – Сложите же хорошенько, что вам осталось.

      А Стеха с дочками, вышедши в сени, навзрыд плачут, и как будто – сохрани бог! – по мертвом голосят; а Тихон их и не уважает. Как же пошел он в комнату, они бросились смотреть, что он им оставил.

      – Ох, моя годинонька лихая да несчастливая!.. С чем же я теперь на свете осталась?.. Позабирал и очипки и серпянки… Чем же я прикрою свою головушку?.. Нет и байковой юбки… нет…

      Так приговаривала Стеха, а потом и завыла.

      Старшая дочь Наталка туда же за нею и плачет, и приговаривает:

      – Нет моего намистечка… нет и платочка бумажного… и синих новешеньких чулочек… и серьги ж то взял!..

      Середняя Феська то же пела:

      – Запасочка ж моя колисчатая… ленточки мои блакитные (голубые)… платочки вышитые… башмачки красные…

      Мотря наименьшая еще б и малая девчонка, да и та туда же за ними голосит, что и ее новую плахту отец взял.

      Еще не хорошо и уложили, что осталось, а уже матери и нет; уже и побежала к соседям, и к кумам, и к атаманихе, и к писарьке, и к понамарьке и всем, всем жалуется, что муж забрал у неё и дочек все – и что он будет делать, она не знает; а что они теперь остались хуже нищих; что всю одежу забрал, и кресты, и намисты, и рушники, и всякие подарки, что она было припасла за дочками давать, все, все забрал – и что ей теперь на свете делать, сама не знает… Было там всего; были там добрые помины нашему