Малороссийская проза (сборник). Григорий Квитка-Основьяненко

кланялись и матери также три раза. Мать не говорила им ничего; ей закон велит, благословляя детей, только плакать. После этого староста сел и сказал три раза:

      – Христос воскресе! – а старики ему в ответ, также три раза:

      – Воистину воскресе! Старосты говорят:

      – Панове сватове! – а они отвечают:

      – А мы рады слушать. Старосты говорят:

      – Что вы желали, то мы сделали; а за эти речи дайте нам горелки гречи (славной), – а старики отвечают:

      – Просим милости на хлеб, на соль и на сватанье.

      После сего и посадили сговоренных, как обыкновенно, на посад[136], в передний угол. Отец сел подле зятя, а мать, известно, управлялась сама и блюда на стол подавала, потому что уже Марусе не должно было с посаду вставать. Старосты сели на скамейке, подле стола.

      Покуда мать блюда носила, отец стал потчивать горелкою старост. Первый староста отведал, повертел головой, поцмокал, да и говорит:

      – Что это, сватушка-панушка, за напиток? Сколько мы по свету ни езжали, а таких напитков и не слыхали, и не видали, и не пивали!

      – Это мы такое для любезных сватов из-за моря придбали, – говорит Наум и просит:

      – Вот нуте-ка, всю выкушайте. Сверху хороша, а на дне самый лучший смак!

      Выпил староста, поморщился, крякнул, да и говорит:

      – От этого сразу покраснеешь, как мак. Смотрите-ка, сватушка-панушка, не напоили ли вы нас таким, что, может, и на стену полезем?

      – Да что вы это на нас нападаете? – сказал Наум. – Тут таки, что славное само по себе, а то еще вот что: шла баба от ляхов да несла здоровья семь мехов, так мы у нее купили, семь золотых заплатили да в напиток пустили.

      А староста и говорит:

      – Ну, что мудрое, так уж в самом деле мудрое! А ну, товарищ, попробуй и ты, да и скажи: пили ли мы такое в Туретчине или хоть и в Неметчине, да и в Рассеи не пивали сиеи.

      Выпил и другой староста, так же прицмокивая, и тоже приговаривал, похваляючи.

      Проговоривши все законные речи, стали потчиваться просто, со своими приговорками, а потом, только что стали ужинать, как отозвались девушки, коих Маруся еще днем просила прийти к ней на сговор, и, входя в хату, пели приличную песню.

      Окончив песню, поклонилися да и говорят:

      – Дай Боже вам вечер добрый и помоги вам на все доброе!

      Старая Настя, такая радехонькая, что привел ее бог дождаться одним-одну дочечку просватать за хорошего человека, да еще и любимого ею, земли под собою не слышит, управляется проворно, – и где взялася у нее сила, даже бегает от стола к печи, и миски сама носит, и порядок дает – бросилась тотчас к девушкам-дружкам и говорит:

      – Спасибо вам! Просим на хлеб, на соль и на сватание.

      Да и усадила их по чину, от Маруси по всей лавке[137] да и говорит:

      – Садитеся, дружечки, мои голубочки! Да без стыда брусуйте (кушайте), а ты, староста, им батуй (нарезывай)!

      Так девкам же не до еды: одно то, что стыдно при людях есть, чтобы не сказали люди: вот голодная! Видно, дома нечего есть, так бегает по чужим людям, да и поживляется; вон видишь,

136

Посад – посадить на посад, т. е. как положено, следуя установленному порядку. (Прим. Л. Г. Фризмана)

137

И на сговорах, и на свадьбе, когда невеста усаживает девок-подружек, то старшею дружкою, подле невесты, должна быть посажена самая почетная девка и за нею все по расчету родства или знаменитости отцов. Посаженная, по ее мнению, не в приличном ей месте, выходит из-за стола, выговаривает, упрекает и ни за что уже не сядет. Между родителями начинается ссора, и долго не забывают сделанного посмеяния девке, униженной местом. Перевод. (Прим. автора.)