Свидетельство четвертого лица. Александр Авербух

возможно, ту же роль, что в «Житии» – нарушения нормы, – роль маркеров аутентичности и вместе с тем выходов в эстетическое измерение, – играют переходы с русского языка на немецкий, вкрапления идиша и эстонского, заимствованные и калькированные слова и обороты, естественные в речи образованной и одарённой, но зависшей между несколькими культурами героини:

      мальчик мой родной

      вероятно, это письмо дойдет

      когда кошки будут зарабатывать себе на тот свет

      wir sind ja noch jung —

      aber du kannst doch keine Pein.

      Так и многоязычие всей книги Авербуха следует объяснять не только биографической траекторией автора (Украина – Израиль – Канада), поиском постсоветскими поэтами, сформировавшимися за пределами России, своей идентичности, в том числе языковой,[20] – хотя и это объяснение, разумеется, справедливо. Но не менее важно то, как тематизированы и как эстетически нагружены в поэзии Авербуха разные модусы речи. В цикле «Вонйа» русский и украинский языки перемежаются, образуют контрапункт, – война, до сих пор происходящая на родине поэта, проникает в лексику, ломает синтаксис:

      какая блажь мне восстаёт в тумане

      в дурмане боли будто густота

      её стоит в луганском котловане.

      Атмосфера сгущается: «зреют пули», «кованый день загибается под пулеметом», растут пробелы, лакуны стиховой графики, и кульминационные переходы на украинский только подчёркивают тот факт, что

      мій ворог схожий на мене

      та я плутаюся

      коли він робить знаки рукою – браток підповзи.

      Конечно, если «мы были по пояс в раю / а дальше // проклятье», то язык должен замереть, уйти в подполье, «вовнутрь», где рождается «голод господень» и правит высокий, почти библейский эпико-притчевый и герметичный дискурс. Но только чтобы и дальше продолжали говорить «чужие / место разлома голоса́ вне голоса моего» – например, голос предельно частных записок для памяти из времён Второй мировой:

      утром слушал радио

      не понял ничего

      количество пленных невелико

      разгромленные части уже взяты

      отдал топор и пилу поточить

      а к вечеру почистил тротуар

      осталось еще: январь, февраль, март.

      В этом третьем документальном цикле, «Временные но исправимые неудачи», не чувствуется никакого «желания архива», но только – сплошная и неожиданная актуализация исторического посредством организации индивидуальных повествовательных перспектив. И вот герой с равной вовлечённостью играет по утрам Бетховена, обустраивает аскетический быт эвакуированного и транслирует получаемую по радио сухую военную сводку со всех фронтов, ставя «объективность во главу угла»:

      сварили мясо

      мерзлый картофель по рецепту

      девочка ожидает трамвая в проходе между двумя сугробами

      сани с дровами въедут на тротуар разгружаться

      и совершенно закупорят проход

      снег твёрд обрывист и скользок

      японцы оккупировали

20

Корчагин К. Идентичности нет. // Новый мир. 2015. № 11.